До ольшаника, за которым рос старый дуб, где и обитала мстительная сорока, было совсем недалеко. Но через сплошной зимний кустарник у меня не была прорублена дорожка, потому путь к нему оказался чрезвычайно трудным. В этот раз гоблины не стали меня дожидаться – они не могли позволить себе ни малейшего промедления в поисках, и вскоре скрылись из виду.
Через некоторое время я вымотался и остановился передохнуть. Занимался рассвет. Небеса играли, переливаясь то золотым, то розовым, то бирюзовым светом, солнце нежилось в перинах облаков, искрилось на снежных шапках деревьев, поскрипывало под ногами, расплёскивая мириады разноцветных брызг. В воздухе звенела беззаботная песня: «Здравствуй, Дитя-утро!»
Прямо над головою радостно плескалось огромное багряное море. У самых облаков, над кронами высоких деревьев, оно искрилось жёлтым, чуть выше становилось оранжевым, плавно переходило в голубой, заоблачная высь была бирюзовой, словно морские волны, и только с самой большой высоты, словно из глубины океана, на землю таращились чёрные межзвёздные бездны.
Наконец, я продрался сквозь заиндевелые кусты и увидел огромный дуб. Могучее дерево гордо высилось над невысокими кустами, протягивало чёрные, корявые ветви-руки к утреннему небу, словно сказочный великан, а заснеженная крона делала дуб похожим на древнего старца.
Лезть на дуб заставили Нюма, которого полагали виновником пропажи. Когда я пришёл, жирный гоблин уже карабкался, довольно ловко цепляясь когтями за неровности грубой коры. Гнездо сороки располагалось почти на самом верху – глубоко в кроне дерева – заметить его с земли было совершенно невозможно. Вот Нюм добрался до первых ветвей и сел передохнуть на толстом суку. Но тут же возле его головы прожужжал камень, пущенный из пращи.
– Чего расселся? – заорал снизу Гук. Нашёл уже, что ли, шкурки?!
В ответ Нюм лишь тяжело вздохнул и принялся карабкаться дальше. Наконец, он полностью исчез в кроне дерева, и лишь осыпающийся с веток снег указывал на то, что на дубу кто-то есть.
– Нашёл гнездо? – Нетерпеливо прокричал шаман, задрав голову.
– Нет ещё, – тихо раздалось сверху: Нюм, видимо, был уже высоко.
Из кустарника раздалось тревожное стрекотание. Видимо, сорока, которая летала по своим делам, почуяла неладное и поспешила вернуться в свою обитель. Она суетливо летала вокруг дуба и кричала на разные лады.
– Гнездо не повреди! – прокричал Гук.
Вместо ответа сверху с мягким потрескиванием свалился какой-то бесформенный предмет, напоминавший большую старую меховую шапку наподобие тех, что носят на Кавказе. Падая, он несколько раз ударился о ветви дерева и, конечно, развалился. Увидев это, сорока истошно заверещала и принялась кружить у самой земли.
– Тхэ-э-кчок! Что же ты натворил! – завопил шаман, кидаясь к разрушенному гнезду. Беличьих шкурок там не было.
Вместо ответа с дуба свалился сам Нюм. Видимо, верхние ветви оказались слишком тонкими и не выдержали веса толстого гоблина, от чего тот рухнул почти с самой вершины дуба и угодил в сугроб.
Подлетев к Нюму, сорока что было сил тюкнула его по голове. Гоблин всхрюкнул от боли и схватил её за хвост, отчего птица забила крыльями и закричала не своим голосом. Гоблин уже хищно разинул пасть, собираясь откусить обидчице голову, но ему пришлось тут же выпустить сороку, потому что к нему уже мчались с расправой вождь и шаман.
– Не надо! – дико заорал Нюм, кидаясь в ольшаник. – Не надо! Я ей новое гнездо сделаю!
Но его никто не слушал – Гук и Чуф с треском вломились в кустарник. Нюм петлял и путал следы, надеясь скрыться, но у преследователей был надёжный проводник: над кустарником, хлопая крыльями и стрекоча, вилась бездомная сорока.

Делать было нечего – пришлось возвратиться в стойбище ни с чем. Нюма догнали, но, вопреки его опасениям, избили несильно. Вместо этого его доставили в лагерь и заставили мастерить для сороки новое гнездо – взамен того, которое он сломал. Нюм насобирал в кустарнике веточек и гибких прутьев, раскопал несколько сугробов и нарвал из-под снега сухой травы. Затем его водворили в типи, где он принялся за работу.
Мы же собрались в хижине вождя и расселись вокруг очага.
– А что это за большой шатёр посередине стойбища? – спросил я.
– Для тех, кто без дома остался, – сообщил Гук.
– Разве в «Пастушьей сумке» хижина есть не у каждого?
– Тут вот какое дело, – встрял словоохотливый Снюф. – После того, как мы к Чёрному озеру ходили, на стойбище медведь напал. Пришлый, видать –
огромный, злющий. Правда, Чуф-то говорит, что он не совсем медведь, а вроде как только наполовину. Я-то про то не знаю. Но покуролесил он тогда знатно, много хижин порушил – полстойбища разворотил. Еле отбились – двоих из племени мы тогда потеряли. Стойбище-то мы отстроили. Да вот беда – только мы новые хижины сделали, он, гад, снова нагрянул, и ещё троих с собой уволок. «Пастушью сумку» мы снова восстановили, но решили вдобавок построить посередине ещё один типи – побольше. Середину-то и защищать проще, да и жилище, в случае чего, будет. Каждый день охотники в лес выходят, берлогу его ищут, да только отыскать её пока никто не смог – уж больно хитёр медведь…
– Да не медведь это, говорю же тебе! – страшно прошипел шаман. – Будь он медведем, давно бы отыскали его берлогу да закололи рогатинами. А самого его ты видел? – Сколько лет я живу на свете – дважды на моей памяти лес дотла сгорал и сызнова вырастал выше вон того дуба, а таких медведей на своём веку я не встречал.
– Да полно тебе. Будет, – мягко возразил Гук, – отыщут его мои олухи, дай срок. Он и правда, хитро схоронился, ну да это ничего – кто же он ещё, как не медведь. Грибов ты, что ли, переел?
– Не отыскать вам его! – не унимался Чуф. – Потому как не медведь это! Он на стойбище напал после того, как мы с Чёрного озера вернулись! А что мы оттуда принесли? Щучий посох! За ним-то он к нам и пожаловал. Прогнали мы его раз, он не унялся – снова в стойбище пришёл. Избавиться от посоха надо было! В топь кинуть, чтобы полез за ним медведь, да там и сгинул, проклятущий!
Он был в таком смятении, что даже не заметил, как мы встали и потихоньку вышли из типи. За заснеженной стеной хижины ещё долго слышалось хрюканье и бубнящие проклятья: «Говорил я вам! Говорил! Ничего вы не видите! Несчастье принесёт этот посох! Вот потому мы Большой рыбе поклоняться и не ходим!..»
– Дурацкий колдун, – процедил вождь, когда мы отошли подальше от типи шамана – Совсем из ума выжил.
Мы подошли к гостевому типи, и Глуф жестом пригласил нас внутрь. Там царил полумрак: помещение освещалось несколькими лучинами, тихо тлели дрова в очаге. Изнутри шатёр был отделан шкурами медведей, волков, лосей. Вокруг очага было устроено несколько лежанок, также из шкур животных. Тут же хранилось множество припасов – по стенам были развешаны вязанки сушёных грибов и ягод, под самым потолком, в облачке дыма от очага вялилась рыба – несчётное множество лещей, сорог и плотвиц. На полу стояли короба с сушёным мясом и картофелем с поля. К множеству запахов примешивались ароматы сушёных трав и мёда.
На некоторых шкурах сидели гоблины – все они были заняты каким-нибудь делом: одни плели из бересты, другие затачивали примитивные каменные орудия, неловко колотя ими друг об друга, иные скоблили примитивную глиняную посуду.
Я вмиг забыл и о страшном медведе и о недобрых предсказаниях шамана, и улёгся на одну из свободных шкур.
– Всё, остаюсь! – заявил я Глуфу.
Вождь с удивлением уставился на меня.
– Так не насовсем же! – успокоил я его. – Дня на два. Вот плата. – Я достал рюкзак, который всё это время носил с собой (как я уже говорил, гоблинам незнакомо понятие частной собственности), открыл его и аккуратно выставил перед вождём два поблёскивающих столбика жестяных банок «Скумбрии, тушёной с овощами». И хотя гоблины не знают слова «плата», они тут же побросали работу и столпились вокруг. Гоблины переминались с ноги на ногу, шевелили нижними челюстями и неумно таращились на этикетки консервных банок с изображением рыбы, красиво уложенной на блюде в окружении овощей.
Я отвернулся к стене, и уже было начал засыпать (поход через кустарник серьёзно меня измотал), когда полог из шкур приоткрылся и в гостевой типи вошли здоровяк Гнуф и молодой гоблин Цук. Отряхнувшись от снега, они принялись что-то объяснять Глуфу на своём языке. Вождь слушал внимательно, и лишь изредка уши его оживлённо подрагивали, а единственный глаз вспыхивал жёлтым огнём. Говорили они долго. Наконец, они закончили рассказ.
– Ну, – удовлетворённо произнёс вождь. – Говорили старому сычу, что найдём мы берлогу этого зверя. Выступаем сегодня же после захода солнца. Готовьте пращи и рогатины. Снюф – объявляй охоту!
Снюф выскочил из гостевого шатра и, что-то вереща, понёсся по стойбищу.
Я поднялся с лежанки.
– И я с вами. Найдётся у вас для меня рогатина?
Рогатины не нашлось, поэтому мы с Тюпом, который проявлял немалый интерес к режущим инструментам и потому научился обращаться с ними лучше остальных, отправились к уже знакомому нам старому дубу. Тюп взял мой леуку, ловко вскарабкался на дерево и срубил хорошую, крепкую ветвь, раздвоенную на конце. Я обтесал с неё сучья и остался вполне доволен – рогатина у меня вышла что надо.
Не очень хорошо представляя себе, что ожидает нас вечером, я вернулся в гостевой типи, завалился на старую лежанку и тут же уснул.

Возможно, продолжение будет...