Я разжёг камин, уселся в кресло и принялся рассматривать свой трофей, подаренный мне Глуфом – огромную медвежью лапу. Рыжие отблески языков пламени играли на чудовищном орудии убийства, созданном Природой. В тепле дома лапа начала оттаивать. Косматая шерсть медленно шевелилась, на ней проступали мутные капли воды. Огромная чёрная «ладонь», покрытая грубой, толстой чёрной кожей, разжималась и растопыривала когти, длинные, словно финские ножи. Отложив лапу, я налил себе чашку чаю и закурил, протягиваясь к камину.
Закрывая глаза, я вспоминал свой поход к гоблинам, его смешные, а порой и кровавые события – жирного Нюма, убегавшего от сороки и спрятанные в берлоге беличьи шкурки, весёлого старика Сорокопута, который так ловко обхитрил гоблинов, притворяясь глухим, и погибших в схватке с чудовищем Тюпа и Цупа. За окном было лишь начало января.
– Весёлая будет зима, – пробормотал я, закрывая глаза и кутаясь в старенькую шинель.
– У-э-э-э-э! –раздалось за окном.
Я вздрогнул. В камине весело потрескивали дрова, в трубе еле слышно гудел ветер. Ну, конечно, ветер.
– У-э-э-э-э! – повторилось громче. Я почувствовал, что руки мои перестают меня слушаться. Поборов ужас, я кинулся в тёмную спальню, едва заметно приоткрыл штору, растопил дрожащей ладонью замерзшее стекло, посмотрел в окно – и остолбенел. Хребет мой сжали когти ужаса: я увидел, как в свете луны, прямо под моим окном на двух лапах шагает огромный, чёрный медведь, задирая голову и глухо ворча. Он заметил, что я за ним наблюдаю, посмотрел прямо на меня и совсем по-человечески сделал жест лапой, как бы приглашая выйти во двор.
От страха у меня подкосились ноги. Сползая на пол, я почувствовал, что теряю сознание.
В следующую секунду я уже стоял у двери, уставившись в глазок. Несколько мгновений я видел лишь непроглядную черноту ночи. Вдруг из тьмы выплыла огромная отвратительная морда, покрытая густой свалявшейся шерстью. Маленькие жёлтые глаза, всаженные глубоко в массивный, широкий череп, уставились на меня неподвижно, с выражением недоброго ожидания. Огромные ноздри беззвучно раздувались, но, несмотря на лютый холод, пара от дыхания чудища не поднималось. Существо стояло прямо за дверью. Словно загипнотизированный, я потянулся к замку и уже повернул ключ, чтобы открыть дверь ночному гостю. Но какая-то сила удержала меня. Я помчался в комнату, схватил огромную лапу, оставленную возле кресла, стремглав кинулся с ней на чердак. Широко распахнув небольшое чердачное оконце, я как можно дальше зашвырнул страшный подарок в ночную тьму и поскорее захлопнул окно. Затем, стараясь ступать едва слышно, вернулся в комнату и, сжимая дрожащей рукой леуку, просидел до утра.
Я очнулся, когда за окнами было совсем светло. С утреннего неба валили пушистые хлопья снега. Я отыскал в себе силы, чтобы подняться, и, всё ещё сжимая в руке финский тесак, подошёл к двери. Не решаясь заглянуть в глазок, я широко распахнул дверь. На крыльцо падали огромные, пушистые хлопья снега. Я спустился по ступенькам, вышел во двор, подошёл к дому с той стороны, где было чердачное окно. Лапы там не было. Не было и следов страшного ночного гостя. Тогда я вернулся в дом, повалился на кресло, и сознание моё тут же окутала плотная, уютная пелена.

В то утро мне приснился необыкновенный сон. Я видел бескрайнее, туманное поле, на котором тихо лежал одинокий солдат Уильям Блейк. Он спал тяжёло, беспокойно, пролетая сквозь тёмную бездну. Усталая рука уронила наземь древко копья. Вокруг него громоздились тела убитых, неведомых чудищ, а также несколько тигров и львов.
Потом духи сна перенесли меня на огромную, древнюю башню. На вершине её находилась небольшая площадка. Там, на тяжёлом каменном табурете, восседал Призрак Блохи. В облике его не было ничего общего с мелким, ничтожным насекомым: став призраком, Блоха обрела черты крупного, атлетически сложенного человека – почти великана. И всё же, несмотря на пропорциональное, ладное телосложение, вид его был безобразен: кожа неестественного медного цвета, покрытая бесформенными пятнами, хребет резко выдавался наружу и напоминал спинной гребень, а из человеческого рта безвольно вываливался толстый раздвоенный язык. Глазами, полными ужаса и отчаяния, Призрак глядел в старый, перепачканный ночной горшок, который держал в руке. Горшок был пуст. Угреватое лицо Призрака приобретало страдальческие черты, его нижняя челюсть беззвучно вздрагивала. Наконец, одинокая слеза идиота с мягким, мелодичным плеском упала на медное дно. Тихий звук неожиданно начал разрастаться в холодном воздухе, и ветер порывами вознёс его вверх, словно лёгкий лепесток. За одинокой слезой последовала ещё одна, затем ещё и ещё. Падая, они тихо перезванивали, и звуки эти, также разрастались, обретали силу, сливались друг с другом, поднимались всё выше и исчезали в космической бездне. Казалось, в ночном небе распускаются неведомые, диковинные цветы.
Огромное, безобразное существо, жалкое, несмотря на свой исполинский рост и нечеловеческую силу, безудержно рыдало, проливая слёзы в ночной горшок. На одинокую башню уставились звёзды – они молча смотрели на то, как плачет Призрак Блохи, и удивлённо слушали всплески слёз, которые теперь напоминали звуки арфы. Они, словно тонкие нити, причудливо вплетались в тихую, прекрасную музыку.
И тут я понял – в ночном небе звучала музыка «Одинокий лепесток розы».
А за окном с мягким шелестом падал снег, заботливо кутая в белые перины сонную землю, уставшую от летних забот.

На этом история заканчивается.