[Alland]

Норвегия
Год основания - 872


Норвегия. Начало истории


В один из дней последней трети IX в. северонорвежский вождь Оттар посетил короля Англии Альфреда. Он рассказал королю о своей родине и своих странствиях. Альфред велел записать рассказ (эта запись на древнеанглийском языке сохранилась до наших дней).
Оттар поведал, что живет «севернее всех остальных норманнов» — как полагают ныне, его поселение находилось где-то в районе Малангена в Южном Тромсе. Оттуда он плавал на юг мимо Nordmanna land (Земли норманнов) в Скирингссаль, порт в Южном Вестфолле. Оттар называл Землю норманнов Nordweg — «северный путь» или «северный регион». Именно от этого слова и произошло современное название «Норвегия» (Noreg, Norge), Оттару мы обязаны и первым известным рассказом о Норвегии и норвежцах.
Оттар описывает Норвегию как страну с весьма протяженной территорией. К северу находилась Земля финнов, или саамов, в дальнейшем получившая название Финмарк, а на юге — Denamearc (Дания), лежавшая по левому борту, когда он плыл из Скирингссаля в порт Хедебю у основания полуострова Ютландия. Это позволяет предположить, что в то время к Дании относилось нынешнее западное побережье Швеции вплоть до Свинесунна на севере, а может быть, и дальше. Восточнее от Норвегии, по словам Оттара, находилась Земля шведов — Свеаланд (Sweoland), а к северу от нее, вокруг Ботнического залива, — Cwena land, Земля западнофинских квенов. Оттар не знал ни о каких постоянных поселениях к северу и востоку от своих родных мест вплоть до Земли финноязычных бьярмов у Белого моря. В Финмарке и на Кольском полуострове кочевали племена саамов — охотников и рыболовов. Они нередко Добирались до плоскогорий в глубине страны, далеко на юге Финмарка.
Оттар сказал, что он вождь одного из племен на своей родине, в Халогаланне (древнее название Норвегии к северу от Трённелага), хотя его хозяйство по английским меркам выглядело скромным.: «не более» 10 коров, 20 овец и 20 свиней, а также небольшой участок пахотной земли, который он обрабатывал плугом, запряженным лошадьми. Основным источником его богатства были охота, рыболовство, бой китов и дань, которую ему платили финны и саамы. Однажды он совершил путешествие на север, чтобы посмотреть, как далеко простирается его страна, и раздобыть моржовые клыки и шкуры. Пятнадцать дней Оттар плыл вдоль Финмарка и Кольского полуострова к Земле бьярмов у западного залива Белого моря. Плавание на юг в Скирингссаль заняло более месяца, хотя ветер был благоприятным, поскольку на ночь судно вставало на якорь. Чтобы добраться оттуда до Хедебю, понадобилось пять дней.
Вот таким образом Норвегия и норвежцы появляются на исторической сцене, выделяясь на общем североевропейском фоне, — народ со своей территорией, простирающейся от Южного Тромса до Осло-фьорда, или Вика, как его тогда называли.
Люди обосновались в Норвегии задолго до Оттара. Одиннадцать — двенадцать тысяч лет назад, когда закончился последний ледниковый период и льды отступили, охотники и рыбаки стали селиться вдоль норвежского побережья. Около 4000 г. до н.э. большие и малые племена уже кочевали по территории страны. К этому же времени относится начало обработки земли, но только на крайнем юге. На западном и северном побережьях довольно быстро распространилось скотоводство, но пахотное земледелие привилось очень нескоро. Однако, став привычным видом деятельности, оно позволило прокормить больше людей, чем разведение скота, и теснее привязать их к определенной территории. От «чистых» охотников этих людей отличало владение реальной собственностью — у них был скот и возделанная земля. Поселений стало больше, они приобретали постоянный характер и иерархическую структуру.
К концу позднего каменного века, примерно к 1500 г. до н.э., сельское хозяйство давно уже стало основным занятием жителей Южной Норвегии, более важным, чем охота и рыболовство. На севере, напротив, первостепенную роль по-прежнему играли охота и рыболовство. Но по мере того как сельское хозяйство распространялось «вверх» по побережью вплоть до Южного Тромса, между жителями этих территорий и охотниками и рыболовами Крайнего Севера происходило культурное размежевание. К временам Оттара в Северной Норвегии норманны и саамы создали две различные культуры, и можно предположить, хотя доказательств этому нет, что культура охотников и рыболовов в чистом виде была только саамской начиная с конца каменного века.
Мы не знаем, как давно норманны заселили остальную территорию Норвегии и что означают слова «норманнский» и «норвежский». Предпосылкой появления норвежской народной общности послужил язык, на котором говорили «северные люди». Рунические надписи свидетельствуют, что начиная примерно с 200 г. н.э. существовал единый североевропейский язык, из которого в дальнейшем развились нынешние национальные языки стран Северной Европы. Это базовое североевропейское «наречие», вероятно, возникло не позднее начала эпохи христианства. Во времена Оттара в Норвегии уже обособились диалекты, отличавшиеся от тех, что распространились на юге и востоке Скандинавии; возможно, такая ситуация сложилась гораздо раньше.
Норманнов связывала и общая религия. Норвежская топонимия свидетельствует, что они несколько столетий поклонялись одним и тем же божествам. Строительство деревянных кораблей — технология, изобретенная в железном веке, — позволяло совершать регулярные плавания вдоль всего норвежского побережья. Весьма вероятно, что именно этот прибрежный маршрут и дал стране название: «северный путь», или Норвегия. В любом случае вместе с сухопутными маршрутами он объединял страну. По этим путям издревле велась торговля, сглаживая различия между экономикой отдельных регионов страны и способствуя укреплению связей с заморскими землями. Параллельно с экономическими устанавливались и социально-культурные связи.
Можно с уверенностью сказать, что именно таким образом ко времени Оттара Норвегия стала Норвегией. Однако язык и религия вряд ли резко отличали норвежцев от остальных скандинавов. Но все же шведов и норвежцев на востоке разделяли высокие плоскогорья и густые леса, и, может быть, именно эти географические особенности, если смотреть на них с точки зрения датчан, то есть с юга, и вызвали к жизни названия «Норвегия» и «норвежцы». Это позволяет предположить, что в глазах своих соседей норвежцы чем-то отличались от остальных. И хотя до создания настоящего общества было еще далеко, они, по всей видимости, обладали неким этническим и культурным своеобразием.
Во времена Оттара основной единицей поселения была своеобразная усадьба или хутор, называемый горд (gard, gard). Он состоял из постоянных жилых построек и помещений для скота, расположенных неподалеку друг от друга, внутри огороженного или иным путем обозначенного участка возделанной земли. Окружающая территория — лес, пастбища и др. — была определена менее четко. Усадьбы имели собственные названия, восходящие к раннему римскому железному веку (ок. 0—400 гг. н.э.).
Вероятно, во многих сельскохозяйственных поселениях, получивших в то время и в последующие столетия свои названия, которые мы определяем как усадебные, проживала большая патриархальная семья. Она не только представляла собой социально-экономическое сообщество, но и была объединена культом поклонения предкам. Кроме того, родовые связи были важнейшим элементом зарождавшейся более широкой организации общества.
Доказательств всему этому у нас нет, и, как мы увидим позднее, тогдашняя низкая продолжительность жизни оставляла немного шансов на появление вертикально расширенных семей, насчитывающих два или более поколений взрослых. Поэтому потребность в рабочей силе для экстенсивного ведения хозяйства (что легло в основу более крупных сельскохозяйственных поселений) с трудом могла удовлетвориться чисто родственным сообществом. Так что можно с полным основанием говорить о наличии в усадьбе достаточного количества зависимых сельскохозяйственных работников, и, следовательно, о менее эгалитарной социальной структуре поселения, чем предполагает тезис о «большой семье». Многие из таких работников, возможно, были треллями, или рабами, что нашло отражение в некоторых древних названиях усадеб.
Самые ранние норвежские юридические тексты — «областные законы», дающие представление о положении дел в XII в., — рисуют картину общества, где родство наследовалось как по мужской, так и по женской линии. Скорее всего в раннем железном веке ситуация была иной. Такая «двусторонняя» система, признававшая принадлежность человека и к отцовской, и к материнской линии, не способствовала формированию четко структурированных родовых сообществ. Тем не менее родство играло важную социальную роль. Оно обеспечивало каждому безопасность и защиту, а также объединяло индивидов и семьи в более крупные группы. Права такой общности на экономические ресурсы были в какой-то степени прочнее, чем права индивида или семьи, что выразилось позднее в праве одаля (odelsrett). Они имели также решающее значение и в других сферах — юридической, политической, религиозной. Однако это не означает, что в период железного века (то есть примерно до 1050 г.) общество было родовым, хотя подобные утверждения часто встречаются. Ведь если это так, родовые узы должны были быть достаточно мощными, чтобы подчинить себе другие элементы социального устройства, а такое вряд ли имело место в действительности.
Данные топонимики и археологии позволяют предположить, что поселения (bygder), состоявшие из нескольких родовых усадеб, представляли более крупные социальные объединения, связанные общими религиозными, юридическими и оборонительными интересами. Похоже также, что подобная организация в какой-то степени распространялась и на более обширные территории. В этом случае, безусловно, требовалось нечто большее, чем родовые узы.
Готский хронист Иордан упоминает о нескольких народах, населявших Скандинавию (около 550 г. н.э.). В том, что касается Норвегии, мы можем с большой долей вероятности вычленить среди искаженных латинизированных названий такие «народы», как ранрикинги, раумерикинги, грены, эгды, руги и хорды. Определенное значение имеет тот факт, что первые два народа связаны с собственными территориями и «королевствами» (riker, или рики). Помимо Ранрики (область, которой владели рены, нынешний Бохуслен) и Раумарики (территории раумов) в современных топонимах можно проследить еще несколько таких фюльков (областей проживания конкретного «народа»): Хедмарк, Хаделанн, Рингерике, Гренланн (Земля гренов), Телемарк, Ругаланн (Земля ругав), Хордаланн (Земля хордов), Емтланн и Халогаланн. Связь названия народа с территорией предполагает, по крайней мере в некоторых случаях, наличие организованного сообщества. Например, как топонимия, так и археологические находки предоставляют косвенные свидетельства существования в доисторическое время единой религиозной и оборонной организации в Раумарики (Страна раумов).
Часть исследователей утверждает, что в некоторых областях страны, особенно в Восточной Норвегии и во внутренних районах Трённелага, территориальная организация возникла прежде всего из потребности в объединении у крестьян, обладавших более или менее равным социальным статусом и живших в наследственных усадьбах. Но многое указывает на то, что такая организация повсеместно зависела от могущества предводителей и имела более выраженный аристократический характер. Речь идет скорее об институте вождей — одновременно политических и религиозных лидеров, с которыми люди были связаны узами личной преданности.
Вероятнее всего, эти руководимые вождями сообщества постоянно оспаривали друг у друга территорию и ресурсы; они могли быстро менять как своих правителей, так и «базовую» территорию. В географическом плане условия для такой социальной организации существовали по всему норвежскому побережью с естественными центрами в пригодных для сельского хозяйства районах или в тех местах, где большие реки и фьорды пересекались с прибрежными морскими путями. Вождь центрального района стремился овладеть побережьем по обе стороны от фьорда, а также внутренними землями по берегам рек до самых гор. Вдоль полноводных рек Эстланна с их многочисленными притоками, где расстояние от побережья до гор было значительным или где крупные озера и обширные сельскохозяйственные площади простирались далеко в глубь страны, места для нескольких территориальных сообществ вполне хватало. Подходили для объединений и земли вдоль больших фьордов Вестланна, но здесь сильно пересеченная местность создавала благоприятные условия и для более мелких социальных единиц. В Центральной Норвегии многочисленные крупные сельскохозяйственные районы соединял Тронхеймс-фьорд. Севернее ведущую роль играли ловля зверя и рыболовство. Вместе с тем северонорвежские вожди располагали большими возможностями для подчинения саамов или просто для торговли с ними. К таким предводителям как раз и относился Оттар.
По всей вероятности, природные условия Норвегии способствовали развитию на раннем этапе истории более или менее крупных региональных сообществ, возглавляемых вождями. Таким путем могли объединяться несколько фюльке. Присущая этим сообществам тенденция к экспансии способствовала созданию все более крупных социальных объединений.
О характере власти вождей можно судить достаточно определенно в эпоху викингов (ок. 800—1050 гг.). Объяснить североевропейскую заморскую экспансию того времени позволяют несколько факторов. Викинги следовали по традиционным торговым маршрутам, где, как они знали, ждут их богатства. Часто их целью был грабеж, но имела место и мирная торговля, как видно из примера с Оттаром. Внутренние политические неурядицы также могли способствовать захватническим устремлениям викингов — именно так считали исландские хронисты XI—XII вв., но, по всей вероятности, куда более важную роль играли быстрый рост населения и, как следствие, усилившаяся нагрузка на природные ресурсы. Такая ситуация неизбежно порождала жажду приключений и потребность в поиске новых земель, чем и объясняется тот факт, что многие викинги на завоеванных территориях создавали крестьянские поселения.
Походы викингов можно понять лишь исходя из существовавшей в те времена иерархии общества, предполагавшей наличие обеспеченного слоя — «аристократии». Скорее всего, подготовить корабли, снаряжение и привлечь людские ресурсы, необходимые для таких путешествий, могли только вожди — хёвдинги и «большие люди» (storтепп). Насколько можно судить, многие из тех, кто отправлялся в поход вместе с вождями, и у себя на родине находились с ними в зависимых, патронально-клиентских отношениях. Постепенно, по мере того как походы приобретали все больший размах, из среды викингов выдвинулись собственные военные предводители. Наиболее влиятельные из них сумели основать королевства как в Норвегии, так и за ее пределами. Добытие путем грабежа и торговли богатства викингов стали эффективным средством «приобретения сторонников», усиления могущества и престижа в рамках общественного строя, где обмен дарами был одним из способов установления связей между людьми.
Первые известные нам походы викингов в конце VIII в. были ничем иным, как грабительскими набегами на Британские острова. Переселение норманнов на Шетлендские и Оркнейские острова, вероятно, также началось не позднее этого периода и привело к полному господству викингов над народами покоренных архипелагов. Расположенные севернее Фарерские острова и Исландия подверглись колонизации частично из самой Норвегии, а частично с удаленных от континента норманнских территорий к югу от них. В Исландии поселения норманнов появились в конце IX в., и уже оттуда примерно 100 лет спустя мигранты достигли Гренландии. Они добрались и до Северной Америки (Винланд), но не создали там постоянных поселений.
В течение IX в. норманны перешли от грабительских набегов на Британские острова к колонизации Северной Шотландии, Гебридов, о. Мэн и Ирландии. Через какое-то время были основаны норманнские королевства с центрами в Дублине и на о. Мэн. В начале X в. норманнские мигранты из Ирландии обосновались в Северо-Западной Англии. Оттуда они достигли Нортумберленда и Йоркшира, и некоторое время короли норманнского происхождения правили этими областями из своей столицы в Йорке. Однако в набегах викингов на Восточную Англию, континентальную Западную Европу и Средиземноморье участвовали прежде всего жители датских земель, а «бросок» через Балтику и дальше по русским рекам к Черному и Каспийскому морям в основном осуществили выходцы из шведских областей.
Скандинавы оказали воздействие на те районы, где они создали многочисленные поселения и основали королевства и графства. В то же время именно в эпоху викингов Скандинавия по настоящему «открылась» для Европы. Занесенные из Европы ростки христианства в итоге привели к культурной переориентации. Немаловажно было и то, что за границей скандинавы ознакомились с более сложными формами политической организации общества — княжеским или королевским правлением. Среди прочего они также осознали роль городских центров.
Последние два-три десятилетия IX в. были не только временем походов Оттара и начала заселения норманнами Исландии. В этот же период произошла и знаменитая битва при Хаврсфьорде в Ругаланне. Согласно скальдической поэзии того времени, король Харальд Хальвданарсон (позднее получивший прозвище Прекрасноволосый) одержал здесь победу, которая, согласно стихотворному тексту, принесла ему власть над Ругаланном, а возможно, и над Агдером. исландские и норвежские авторы саг и хроник начиная с XII в. именуют его первым королем, правившим всей Норвегией. А Снорри Стурлусон в своде саг о конунгах (королях), «Круге земном» («Хеймскрингла»), относящемся примерно к 1230 г., отмечает, что Харальд покорял одну область за другой, пока не одержал решающую победу при Хаврсфьорде.
История объединения Норвегии рассказана Снорри много позже описываемых им событий. Но, вероятно, все же есть причины тому, что Харальд оставил в истории более долговечный след, чем предыдущие норвежские военные вожди. Похоже, центр королевства Харальда и владений его преемников находился на юго-западе страны, откуда их власть простиралась на север, включая Хордаланн. Здесь вдоль прибрежного морского пути располагались королевские усадьбы — временные места пребывания короля и его хирда, или дружины. Они путешествовали от усадьбы к усадьбе, принимая угощение от местных жителей, устраивавших совместные пиры, так называемые «вейцлы», а также другие дары, то есть жили за счет различных податей с местного населения и натуральных продуктов, которые давала земля. Это был единственный способ эффективного осуществления королевской власти, пока не возникла постоянная местная администрация.
Безусловно, власть Харальда временами распространялась и на другие области страны. Однако неясно, и вряд ли мы это когда-нибудь узнаем, насколько сильно ощущалось там его присутствие. Традиционная точка зрения о принадлежности Харальда к династии королей Уппланна (внутренние возвышенные области Эстланна) является весьма спорной. Учитывая состояние дорог и инструментов власти, а также уровень политической организации того времени, трудно поверить, что он осуществлял постоянный, прямой контроль далеко за пределами центральной части королевства. Если и можно сказать, что он управлял другими областями страны, то происходило это скорее всего через посредство мелких независимых вождей.
Харальда Прекрасноволосого можно считать первым правителем, сделавшим важный шаг к объединению Норвегии, но не единственным великим «собирателем королевства». Объединение королевства — длительный процесс, в течение которого норвежская территория перешла под власть одного королевского рода и была организована как политическая единица.
Объединение Норвегии представляло собой часть более глубоких изменений. Оно шло параллельно с общеевропейскими событиями, которые привели к образованию системы малых и средних государств, основанных на территориальном единстве под королевской или княжеской властью. Так, в Скандинавии объединение Дании и Швеции произошло примерно в тот же период, что и Норвегии.
Процессы, происходящие в Скандинавии, имели серьезные последствия для остальной Европы, и наоборот. Набеги викингов в некоторых землях привели к необходимой для обороны консолидации власти. В свою очередь скандинавы получили полезные уроки в области политической организации от тех чужестранцев, которых они стремились покорить. Кроме того, в заморских походах хёвдинги и другие знатные викинги обогащались и оттачивали воинское мастерство — и то и другое им пригодилось по возвращении домой. Власть некоторых из первых норвежских королей имела в своей основе собственный опыт и богатства, добытые во время «викингского прошлого».
Таким образом, три скандинавских королевства образовались под влиянием схожих обстоятельств. В ходе борьбы за политическое лидерство каждая из воюющих сторон часто обращалась за помощью к соседним королевствам. Кроме того, «собиратели королевств» в какой-то степени соперничали за владение территориями. В эпоху викингов первенство принадлежало датским королям-завоевателям. У них были территориальные претензии как на норвежские, так и на шведские земли, и они влияли на политическое развитие обеих стран.
Объединение Норвегии представляло собой военно-политический процесс, для завершения которого потребовалось более трехсот лет. В общих чертах он делится на два этапа. О начале первого этапа всерьез можно говорить применительно к периоду правления Харальда Прекрасноволосого. До середины XI в. королевство с центром на западном побережье с переменным успехом пыталось контролировать ближние и дальние регионы страны. Король Олав Харальдссон Толстый (после смерти канонизированный как Олав Святой), правивший, очевидно, в 1015—1028 гг., был первым, кто напрямую подчинил себе большую часть страны. Однако его правление было лишь эпизодом в тот период, когда у датских королей была власть над различными, большими или меньшими, районами Норвегии, в первую очередь над Виком, ближайшей к Дании областью Осло-фьорда.
Только после смерти короля Кнута Могучего в 1035 г. и распада североморской империи датчан норвежским королям удалось установить постоянный контроль над основной частью Норвегии. В XI в. при королях Магнусе Олавссоне и Харальде Сигурдарсоне (Суровом Правителе) Норвегия какое-то время вела наступление на соседей. На юге они увеличили свои владения от Ранрики вплоть до р. Гёта-Эльв; одновременно Харальд Суровый Правитель довел до конца план своего сводного брата Олава Харальдссона, подчинив себе все королевство, включая богатые сельскохозяйственные районы Трённелага и Уппланна (внутренняя территория Эстланна).
Затем последовал период относительной политической стабильности и мира. Но иногда в Норвегии одновременно правили двое или больше королей, опиравшихся на центры власти в различных областях страны — явное свидетельство того, что ее политическое объединение было далеко от завершения. После смерти в 1130 г. короля Сигурда Крестоносца претензии его сына Магнуса на роль единоличного правителя обернулись борьбой за трон. Она продолжалась следующие сто лет и позднее получила название «гражданских войн».
Гражданские войны составляли второй и завершающий этап процесса объединения. Они закончились победой «биркебейнерского» королевства, основанного Сверриром и его потомками, и установлением их единовластия во всей стране. Первоначально центром этого королевства был Трённелаг. Победа над Магнусом Эрлингссоном позволила Сверриру в 1180-х гг. овладеть Вестланном. На заключительный период правления и первые годы после его смерти (1202) пришелся конфликт между биркебейнерами («лапотниками») и баглерами («церковниками»), прежде всего за контроль над Эстланном. В конце концов в 1220-х гг. при Хаконе Хаконарсоне биркебейнеры овладели этой областью, что положило конец борьбе за объединение норвежской территории под властью одного короля.
Все, что теперь оставалось, — завершить колонизацию норманнами северо-восточных земель вдоль побережья Финмарка. Она проходила в период Высокого и Позднего Средневековья. Со времен Сверрира Емтланн также находился под властью норвежской короны. Но его население, связанное с приходами, находившимися в Швеции, полностью так и не было инкорпорировано в норвежское сообщество. К югу королевство простиралось до устья р. Гёта-Эльв; именно в этой точке сходились владения трех средневековых королевств Скандинавии.
Вначале национальная монархия утверждалась путем завоеваний. Владения первых королей объединялись в основном под их личной и порой недолговечной властью. Авторитет, которым они обладали, был связан скорее с контролем над подчиненными группами населения, чем над территорией как таковой. И власть в значительной мере строилась на личности конкретного монарха и его энергии. Он обеспечивал себе поддержку дарами и благодеяниями, а также наказывая врагов и нарушителей спокойствия. Тогда еще не существовало постоянного административного аппарата, сохраняющего стабильность в государстве после смерти короля-завоевателя.
Территориальное объединение страны шло медленно из-за длительного процесса формирования социально-политической организации и связанной с ней идеологии, способных спаять королевство воедино и до определенной степени не зависящих от личности короля. Этот организационный процесс объединения по-настоящему начался лишь в середине XII в. Тем не менее уже на первом его этапе были предприняты некоторые важные шаги в борьбе за собирание государства.
Создание единого королевства, охватывающего всю территорию страны, в значительной мере зависело от взаимоотношений короля и светской аристократии. Тема конфликта между королем и «большими людьми» никогда не исчезала из скальдической поэзии и саг. Тем не менее формирование норвежской знати, обладающей влиянием на местном и региональном уровнях, было необходимой предпосылкой объединения королевства. Чтобы распространить власть за пределы своих традиционных владений, Харальду Прекрасноволосому и его непосредственным преемникам приходилось вступать в союз с вождями и «большими людьми» тех земель, которые королю не подчинялись. Привязывая таких людей к себе через взаимозависимые отношения, король заставлял их осуществлять официальную власть от его имени и предоставлять военную помощь в обмен на долю в королевских доходах и королевское покровительство. Но такая административная структура всегда была палкой о двух концах: хёвдинги «сотрудничали» с королем только до тех пор, пока это отвечало их собственным интересам.
Что касается Олава Харальдссона (Святого), то он проводил более продуманную политику подчинения старой знати. Один из способов заключался в назначении местных хёвдингов управляющими королевскими усадьбами (аппепп), наделенными также официальными полномочиями. Другим способом было завоевание поддержки местных «больших людей» в качестве противовеса власти аристократов-хёвдингов. Во времена Олава, а возможно, и раньше, монархия стремилась укрепить связи с хёвдингами и другими «большими людьми», назначая их лендрманами, получавшими в обмен на вассальную присягу и королевскую службу королевские земли или усадьбы. Однако Олаву Харальдссону так и не удалось «приручить» хёвдингов-аристократов. Не сумел он в конечном счете и отстоять свою власть в борьбе с королем Дании и Англии Кнутом Могучим, вступившим в союз с теми норвежскими «большими людьми», чье влияние Олав ограничил. Но его сын Магнус и сводный брат Харальд Сигурдарсон уничтожили или изгнали из страны самых непокорных представителей старых хёвдингов. Первый этап борьбы за территориальное объединение закончился, когда часть «больших людей» была уничтожена, а остальные — привязаны к королю статусом лендрманов.
Отношения короля с церковью и духовенством развивались куда успешнее, чем со светской аристократией. В эпоху викингов благодаря контактам с Европой христианство быстро распространилось в прибрежных областях Норвегии. Но именно короли вроде Хакона Воспитанника Этельстана (приемного сына уэссекского короля Этельстана), Олава Трюггвасона и Олава Харальдссона провели христианизацию большей части населения, именно они решительно искореняли языческие культы и ввели первые элементы церковной организации.
Миссионерскую церковь возглавлял король. Он же построил первые соборы и закрепил за ними собственность. Королевские приношения заложили и основу церковных владений, которые в дальнейшем существенно увеличились. Епископы-миссионеры были членами хирда, или королевской дружины; назначал их по-прежнему король, даже когда, начиная с правления Олава Спокойного (1066—93), у них появились постоянные резиденции — в Нидаросе (название Тронхейма как религиозного центра), Бергене и, вероятно, несколько позже — в Осло.
Короли-миссионеры были обращены в христианство во время посещений заморских стран, там же они постигли систему взаимодействия между монархией и церковью, которую, естественно, стремились перенести в Норвегию. Очевидно, дело было не только в религиозных соображениях. Новая религия могла послужить разрушению старой языческой социальной организации, противостоявшей королю. Именно так произошло в Трённелаге и Уппланне (Южная и Центральная Норвегия). Здесь объединение страны наряду с принятием христианства, похоже, привело к конфискации владений богатой сельской знати, поклонявшейся языческим богам, и передачи немалой части их собственности церкви.
Обращение в христианство повсюду оборачивалось реорганизацией местных обществ и их подчинением королевской власти. Постепенно вся страна покрылась сетью церквей, все больше контролируемых епископами. В результате был создан церковный аппарат, призванный стать первым механизмом объединения социальной системы в масштабе страны. Через этот аппарат распространялась единая религиозная доктрина, основные положения которой укоренились в умах большинства людей. Были приняты правила соблюдения христианских обрядов, создавшие общий образец поведения.
Как покровитель и глава церкви, король одновременно приобрел власть и возвысился над обществом. Среди духовенства он находил людей, как никто подходящих для роли его советников и помощников. Они умели читать и писать, поддерживали тесные контакты с другими странами, а значит, были знакомы с более передовой организацией общества. В широком смысле духовенство отстаивало дело короля перед народом. Христианское учение без труда позволило мобилизовать себя в поддержку более стабильной светской организации общества, к которой стремилась королевская власть.
Даже при том, что главную роль в создании единого королевства играли аристократия и духовенство, норвежское общество было крестьянским (обществом бондов) и продолжало оставаться таковым на протяжении всего Средневековья. Любая официальная власть могла сформироваться, лишь имея поддержку в общественном мнении. Потребность бондов хотя бы в относительном мире и спокойствии, юридической и политической стабильности представляла собой важную черту политико-административного развития страны. Эта потребность удовлетворялась королем как гарантом соблюдения законов и военным руководителем. Таким образом, он брал на себя социальные функции, создававшие условия сохранения и поддержки монархии как института. Скальдическая поэзия того времени превозносит первых королей — Харальда Прекрасноволосого, Хакона Воспитанника Этельстана и Олава Харальдссона — за жесткое преследование воров и насильников; последние двое воспеваются также как творцы и хранители законов. Поддержание законности со временем стало приносить доход в виде штрафов и конфискаций; постепенно развивался и административно-правовой аппарат, ставший оплотом королевской власти.
В качестве военного лидера король заключал с бондами из разных областей страны соглашения о постоянной экономической и военной помощи в кризисные периоды. Именно таким образом формировался лейданг, или военно-морское ополчение, — призывное войско во главе с королем, для которого бонды сообща снаряжали боевые корабли, поставляли солдат, продовольствие и оружие. В середине X в., в правление Хакона Воспитанника Этельстана, такое войско было создано в Вестланне и, скорее всего, в Трённелаге. Позднее, по мере распространения королевской власти, оно появилось и в других прибрежных областях.
Большое значение для развития отношений между королем и крестьянством имело народное собрание, или тинг. Общие собрания всех свободных людей (альтинги), вероятно, возникли еще в доисторические времена; на них улаживали споры, решали хозяйственные и некоторые политические вопросы, представлявшие общий интерес. Позднее, в Средние века, подобные собрания сохранились в качестве местных органов как в городах, так и в сельской местности. Некоторые из них приобрели особое значение, поскольку обладали полномочиями провозглашения короля: претендента признавали королем в ходе юридической церемонии обмена обязательствами между ним и участниками. Лишь король, провозглашенный на тингах, пользовался авторитетом, поэтому к такому признанию стремились все претенденты на престол.
В источниках, относящихся к первому этапу территориального объединения, впервые упоминаются лагтинга. Эти собрания занимали более высокое положение, чем древние альтинга, так как охватывали население более крупных территорий. Дошедшие до наших дней старые «областные законы» отражают правовую ситуацию XII в., хотя некоторые их положения относятся к более ранним периодам. Здесь лагтинги выступают в качестве высших юридических собраний страны, единственных, имевших право ратифицировать законы. Областные уложения двух старейших собраний — Гулатинга в Западной Норвегии и Фростатинга в Трённелаге — свидетельствуют о сильном влиянии интересов королевской власти и о ее более действенном юридическом контроле. О Двух других древних лагтингах — Эйдсиватинге и Боргартинге в Эстланне — мы впервые узнаем из общенационального кодекса законов, принятого королем Магнусом Исправителем Законов, — «Ландслова» 1274 г.
Лагтинги пользовались поддержкой королевской власти, что вполне объяснимо. Через их посредство осуществлялась административная связь между жителями страны и важнейшими инициативами властей в форме закона. Именно таким путем в сельских районах Норвегии были приняты христианство и основные элементы церковной организации, введено военно-морское ополчение. В качестве высших судов лагтинги поддерживали закон и порядок в соответствии с правовыми нормами, предусматривавшими осуществление правосудия королевской властью, а также приносили королю доход в виде судебных штрафов и конфискаций. Считается, что лагтинги возникли еще в доисторические времена, однако никаких явных свидетельств их существования до правления Харальда Прекрасноволосого не обнаружено. Вполне возможно, их учредила именно королевская власть, по крайней мере в таком прогрессивном виде, как представительные органы наиболее крупных регионов.
Организационное развитие монархии требовало создания более постоянных и безопасных военно-административных баз, чем старые усадьбы вдоль морского пути. Именно в этой связи следует оценивать вклад королевской власти в создание первых норвежских городов. В городах король и его приближенные могли обеспечить себе более спокойную и комфортабельную жизнь, чем та, что они вели, постоянно переезжая с места на место; к тому же из города было легче контролировать близлежащие территории. Не менее важное значение имело и то, что власть была заинтересована в поддержании и использовании специализированной экономической деятельности, всегда отличавшей города от их окрестностей. В Средние века эта деятельность в основном сводилась к торговле и ремеслам.
Первые норвежские города пришли на смену сезонным местным и региональным центрам во время первого этапа борьбы за объединение страны. Короли имели достаточно оснований в пользу создания стратегических баз именно в тех местах, где, согласно сагам, они начиная примерно с 1000 г. н.э. основывали города: Тронхейм, Борг (Сарпсборг) и Осло. Позднее в устье Гёты-Эльв возник Конунгахелла, ставший королевской гаванью и южным форпостом страны. Когда в годы правления Олава Спокойного был основан Берген, причиной тому, вероятно, стало стремление королевской власти создать религиозный и административный центр для Вестланна. В 1135 г. англо-норманнский хронист Ордерикус Виталис упоминает пять вышеназванных центров, а также Тёнсберг в качестве городов (civitates), расположенных на норвежском побережье. Все они, очевидно, свидетельствуют о централизации королевской и церковной власти.



Источники:

1. Даниельсен Р. и др. История Норвегии. От викингов до наших дней; М.: Издательство "Весь Мир", 2003

[Alland]

Норвегия
Год основания - 872


Норвегия. Объединение страны


Первая форма политического объединения Норвегии — установление над большей частью ее населения власти одного монарха — выросла из экспансии викингов, во всяком случае, с нею связана. Могущество мелких конунгов и ярлов в период повышенной агрессивности, естественно, укрепилось, частично эта агрессивность могла быть направлена не только вовне, но и на население самой Норвегии. Первым конунгом, который подчинил себе значительную часть страны, был Харальд Харфагр (Прекрасноволосый), правитель Вестфольда, области в Восточной Норвегии. Вестфольдом издавна правила династия Инглингов, согласно легендам и поэме «Инглингаталь» скальда Тьодольва (цитируемой в «Саге об Инглингах»), находившаяся в родственных отношениях со шведскими королями. В Вестфольде сохранились курганы с погребениями в кораблях: в Туне, Гокстаде и — самое замечательное из них — в Усеберге. Раскопки обнаружили в этих курганах корабли, повернутые носом к югу, к морю и как бы готовые отправиться в плаванье. В двух кораблях были похоронены мужчины, видимо, местные князья в усебергском корабле найдены останки двух женщин. Одна из них, очевидно, была властительница, может быть, Аса — Бабка Харальда Прекрасноволосого; другая женщина, видимо — ее рабыня, последовавшая за нею в царство мертвых, чтобы и там ей служить. Богатая утварь, сани, повозка, кровати, другие вещи, украшенные резным орнаментом, выполненным несколькими искусными мастерами, — доказательство высокого общественного положения правителей Вестфольда. Курганы с кораблями свидетельствуют о том, что в IX веке Инглинги, находившиеся в широких контактах с другими странами, достигли значительного могущества. Это могущество возросло, как можно утверждать, именно в связи с внешней экспансией. Таким образом, начало объединения Норвегии явилось одним из моментов викингской экспансии и приобрело форму завоевания западных и северных областей страны конунгом, уже подчинившим себе восточную ее часть.
Это не означает, что военный предводитель, которому удавалось утвердиться в Норвегии, и в дальнейшем вел себя как завоеватель. Хотя многим из них приходилось преодолевать сопротивление местной знати, короли должны были заручиться поддержкой бондов; обычно претендент являлся на областные судебные сходки — тинги и просил их участников согласиться с его верховенством; при этом нередко ему приходилось идти на некоторые уступки. Лишь король, провозглашенный на тингах, пользовался авторитетом и чувствовал себя относительно прочно.
Наука не располагает бесспорными данными ни о ходе завоевания Норвегии Харальдом, ни о времени, когда оно было осуществлено. Решающая битва в Хаврсфьорде (юго-западная Норвегия) произошла, вероятно. незадолго до 900 года (раньше историки датировали ее 872 г.). Противники Харальда — местные «хёвдинги» (вожди) были разбиты, и Харальд имел все основания назвать себя (так, во всяком случае, именует его скальд Торбьёрн, воспевший эту победу) «властителем норвежцев» (allvaldr auslmaima, dróttinn norðmanna). Правители ряда областей Норвегии лишились самостоятельности, признав верховенство завоевателя, либо были изгнаны или погибли. Начавшаяся в тот период колонизация норвежцами Исландии, возможно, отчасти была связана с эмиграцией, на которую толкали многих знатных людей притеснения и конфискации Харальда.
В отдельных областях Норвегии на протяжении всего Х века сохранялись тем не менее местные князья. Однако эти мелкие конунги, не принадлежавшие к роду Харальда Прекрасноволосого, не имели прав на норвежский престол. «Сага об Олаве Святом» (гл. XXXIII) рисует одного из конунгов восточной Норвегии Сигурда Свинью в облике хозяина, который лично наблюдал за сельскими работами, правил населением своего района, но был совершенно лишен и широты кругозора и высоких политических аспираций, присущих королям Норвегии. Оказывая противодействие норвежскому королю, поскольку тот пытался лишить их власти и влияния, мелкие конунги вместе с тем не обнаруживали честолюбивых притязаний подчинить страну собственной власти, в противовес представителю рода Харальда Прекрасноволосого. Эти местные потентаты были главным оплотом партикуляризма.
В этой связи встаёт нелегкий вопрос о сакральной природе королевской власти в Норвегии в дохристианскую эпоху. Большинство историков считают, что норвежские короли рассматривались населением как носители сакрального начала. В сагах и в песнях скальдов идет речь о происхождении королей от языческих богов; когда, однако, сложились эти королевские генеалогии, остается неясным. В «Саго об Инглингах» сохранились предания об отдельных конунгах, которых народ в древности приносил в жертву богам для того, чтобы обеспечить всеобщее процветание. В «Саге о Хальвдане Черном» (гл. IX) рассказано, что после смерти этого конунга его тело было расчленено и части его были погребены в разных областях, так что все жители могли пользоваться благополучием, магически связанным с его особой. Однако исследователи полагают, что в действительности Хальвдан был погребен в кургане близ Стейна (в Хрингарики), а в других областях в память о нем были насыпаны курганы. Существовала вера в «удачу» короля, которая возрастала вследствие ритуальных жертвоприношений и возлияния на пирах («за конунга, за мир и урожай»). Считалось, что эту «удачу» король мог распространить и на своих приближенных, в частности, посредством награждения их оружием, гривнами и другими ценностями (вера в магическую партиципацию лиц и вещей, которыми они владели). Однако ученые, придерживающиеся гиперкритической позиции в отношении достоверности источников, отвергают эти толкования, считая их результатом переноса христианских представлений в более раннее время. Идея сакральной природы королевской власти в языческой Норвегии могла бы быть вернее оценена при сопоставлении ее с трактовкой власти монарха у других народов на аналогичной или сходной стадии развития, ибо представления о связи властителя с высшими силами были широко распространены и не являются особенностью одних только скандинавов. Труднее ответить на вопрос о том, как именно рисовалось норвежцам отношение их королей со сферою сакрального: получали ли вожди от богов могущество в силу своего происхождения от них или же вследствие ритуальных действий и жертвоприношений? На основании «Круга Земного» вряд ли возможно восстановить эти верования, так как его автор, возводя династию Инглингов к Одину и Ингви-Фрейру, одновременно превратил асов в людей и «культурных героев».
Харальд Прекрасноволосый, собственно, не объединил страну, — он поставил под свою личную власть ряд ее областей, преимущественно приморских, и создал в них свои опорные пункты. Это объединение было довольно поверхностно и лишено прочной социальной основы. По существу произошло лишь расширение власти местного князя на другие территории, но ни органов управления, на которые он мог бы опереться, ни общественной группы, которая поддерживала бы его, будучи заинтересована в объединении государства, не существовало. Харальд захватил владения побежденных противников в юго-западной Норвегии, но в целом страна оставалась, как и до того времени, совокупностью разрозненных областей с собственными обычаями и порядками, с совершенно автономным самоуправлением, которое осуществлялось на сходках населения — тингах.
Власть первых королей Норвегии была слабо обеспечена и материальными ресурсами. Поборы взимались лишь с северных соседей норвежцев — саамов, но и эти контрибуции первоначально (как явствует из рассказа норвежца Оттара) присваивали отдельные могущественные правители, а не короли Норвегии. Бонды никаких налогов не платили, и самая идея принудительного обложения даже и в более позднее время встречала в народе упорное противодействие. Понятие свободы в этом обществе предполагало отсутствие каких бы то ни было проявлений зависимости, и уплата подати была бы воспринята бондами как посягательство на их владельческие права. В этих условиях единственной формой материальной поддержки правителя могли быть угощения, подарки, в которых выражались бы взаимные отношения между бондами и конунгом. Конунг получал угощение от местных жителей, переезжая из одного района в другой; бонды устраивали пиры для прибывших в их местность государя и его дружины. Эти пиры в языческое время носили религиозно-магический характер. Прямое общение между народом и правителем было существенным условием благополучия страны, равно как и отправления королем его полномочий. В соответствии с культурной моделью той эпохи имела значение не столько абстрактная идея королевской власти, сколько персона конкретного монарха: вместе с ним необходимо было совершать возлияния языческим богам. Конунг обеспечивал мир и процветание — бонды снабжали его необходимым, и эти припасы потреблялись ими совместно с ним во время пиров; торжественная трапеза принадлежала к центральным институтам этого общества. Слово «veizla» (пир) со временем приобрело значение технического термина: как мы увидим далее, «вейцла» могла превратиться в «кормление», передаваемое королем своему приближенному, в специфическое ленное пожалование. Но подобная трансформация началась вряд ли ранее XI в. Пока же существенным источником материальных ресурсов короля, помимо военной добычи и предоставляемых бондами угощений, были доходы с его собственных владений. Как и другие крупные (по норвежским масштабам) собственники, короли имели в своих сельских усадьбах рабов и арендаторов, которые пасли скот и возделывали небольшие участки земли за продуктовые оброки.
Не пользовались норвежские правители и судебной властью. Наряду с тингами отдельных округов в IX и начале Х в. сложились областные тинги. Короли не были их создателями, как склонен изображать дело Снорри Стурлусон, но они, несомненно, способствовали их организации, посещали их; однако судебная власть оставалась у бондов. Авторитетный король мог оказать давление на участников собрания и добиться выгодного для себя решения, но нормой по-прежнему было самоуправление бондов. Естественно, что наиболее зажиточные и влиятельные бонды и местная знать пользовались решающим влиянием на судебные дела и вообще на самоуправление.
Более заметной была, казалось бы, военная власть конунга. Но и функции предводителя всех вооруженных сил страны далеко не сразу сосредоточились в его руках. В отдельных областях существовали самостоятельные воинские ополчения, участие в них принимали все вооруженные мужчины, и обладание оружием было неотъемлемым признаком свободного человека. В Норвегии, стране приморской, особое значение в обороне имел флот. Основная масса населения концентрировалась в прибрежных районах; они сообща снаряжали боевые корабли для охраны страны от набегов викингов и других беспокойных соседей. Ополчение возглавляли представители местной знати, родовитые «могучие бонды».
Таким образом, первоначальное объединение Норвегии было непрочным. Это стало заметным еще при жизни Харальда Прекрасноволосого, когда вспыхнули раздоры между его сыновьями; после его смерти усобицы усилились. Братья не признали единовластия нового конунга, Эйрика Кровавая Секира, которому в конце концов пришлось бежать из Норвегии (он сумел захватить престол в викингских колониях на Британских островах, в Йорке). Положение в Норвегии несколько стабилизовалось после перехода власти к младшему сыну Харальда Прекрасноволосого — Хакону Доброму. Он воспитывался в Англии, при дворе англосаксонского короля Этельстана (Адальстейна саг), где и принял христианство. Однако его попытки распространить новую религию в Норвегии натолкнулись на упорное противодействие бондов. В отличие от своего отца и братьев, Хакон воспитанник Адальстейна получил власть в стране не как завоеватель, — его признали тинги разных частей страны, а он, очевидно (так, во всяком случае, рассказывается в «Круге Земном»), пошел на уступки их требованиям и не притеснял народ, — отсюда его прозвище «Добрый». При Хаконе укрепляется правопорядок в стране, окончательно оформляются областные тинги. Тинги оказывали поддержку Хакону, благодаря этому ему удалось упорядочить и оборону страны. При нем народное ополчение стало под начало конунга.
Но в качестве военного вождя король не пользовался неограниченной властью, и имели место случаи, когда ополчение отказывалось следовать за ним или даже выступало против него. Боевой силой, на которую король мог всецело рассчитывать, осталась его дружина. Разумеется, ее численность возрастала: наличие в стране верховного правителя привлекало в ряды его приверженцев молодых людей, искавших славы, добычи и высокого положения. Могущество короля в то время и измерялось в первую очередь размерами его дружины. Король ужо стал отчасти некоей точкой концентрации социальных интересов, близость к нему служила средством возвышения, способствовала поднятию социального престижа. Но это воздействие короля на окружение еще не было институциональным, оно в большой мере определялось его личностью: королю, которого считали удачливым, охотно служили; если же в стране царил голод (явление, в высшей степени частое в стране со столь ограниченными ресурсами и слабо развитыми производительными силами, как Норвегия) или она подвергалась иным бедствиям, то в них охотно винили того же правителя, — его, как полагали, оставила магическая «удача».
Королевская власть в IX–X веках оставалась в Норвегии относительно мало эффективной и вряд ли была способна оказывать заметное преобразующее влияние на внутренние отношения. Никакого административного аппарата в распоряжении короля не было. Функции ad hoc выполняли его приближенные, усадьбами короля, разбросанными в разных частях страны, управляли его слуги. Иными словами, король не был еще в состоянии создать собственный механизм власти, и все сообщения саг о таковом грешат анахронизмами. В частности, нет оснований доверять сообщению «Саги о Харальде Прекрасноволосом» (гл. VI) о том, что этот король якобы назначил в каждую область ярла, наделенного широкими фискальными, судебными и административными полномочиями, которому были подчинены херсиры, и что ярлы и херсиры должны были выставлять по приказу короля определенное число воинов. Снорри в данном случае приписывает Норвегии IX пока черты феодального королевства и присущей ему иерархии сеньоров и вассалов, — такой иерархии в Норвегии не сложилось и ко времени написания «Круга Земного».
Характер раннего государства в Норвегии на этой первоначальной стадии определялся, следовательно, тем, что в стране еще отсутствовало социальное «разделение труда». Функции хозяйственные, военные, религиозные, административные не были последовательно дифференцированы. Бонды были не только сельскими хозяевами, но и членами народных собраний, участниками воинского ополчения, в их руках сосредоточивалось местное управление. Языческий культ отправлялся в капищах, которые принадлежали знати или «могучим бондам», никакого особого жречества норвежцы не знали. Свобода бонда реально выражалась в его полноправии, ничем не ущемленном ни в личном, ни в имущественном отношении. Важно подчеркнуть, что ни и тот период, ни и более позднее время и Норвегии земля не представляла собой объекта свободного распоряжения и отчуждения. Право собственности на землю, которая переходила из поколения в поколение в пределах одной и той же семьи, выражалось в обладании ею, причем на семейное владение не смотрели лишь как на объект, вещь, — в нем видели скорее некое продолжение личности его обладателей, с которым они находились в нерасторжимом органическом единстве. Слово óðal «одаль», которым обозначалась эта наследственная собственность, имело вместе с тем и смысл — «родина», «отчина»; это слово общего происхождения и со словами, выражающими понятия «благородство», «знатность», т.е. «полноправие»; личные и имущественные права образовывали нерасторжимое единство и равно считались неотъемлемыми качествами члена общества. Подобная структура собственности — показатель замедленной имущественной дифференциации — вместе с тем была и немаловажным препятствием на ее пути. Такой социальный строй, отличавшийся высокой сопротивляемостью, устойчивостью по отношению к всякого рода переменам, традиционалистский по самым своим основам, служил своего рода барьером на пути укрепления государственности.
Для понимания дальнейшего развития раннего государства в Норвегии существенно иметь в виду реальность внешней опасности. Уже Харальду Прекрасноволосому пришлось организовать военную экспедицию против викингов. На протяжении Х века Норвегия неоднократно подвергалась нападениям датчан и викингов, которые хозяйничали на Балтийском море. Одно время Норвегия оказалась даже в зависимости от датских королей. Таким образом, необходимость организации обороны страны ощущалась весьма остро. При всей своей рудиментарности королевская власть воспринималась жителями Норвегии как сила, противостоящая такой же силе в других странах. Уже существовало сознание, что только король способен представлять общие интересы норвежцев перед остальным миром. Показательно, что как раз в конце X века в источниках (в записи рассказа Оттара королем Альфредом) впервые встречается наименование страны Noregr, и с этого же времени в поэзии скальдов наряду с наименованиями жителей отдельных областей Норвегии, отчасти восходящими к именам племен (ругии, хёрды, трёнды и др.), появляется слово «норвежцы» (norðmenn) как общее обозначение всех жителей норвежского королевства. Было бы неверно придавать чрезмерное значение этим явлениям, так как локальная разобщенность оставалась и впредь весьма сильной, но какие-то черты общенорвежского самосознания уже существовали и в моменты внешней опасности приобретали актуальность. Королевская власть могла ими воспользоваться в своих целях.
Около 960 г. Хакон Добрый погиб во время вторжения в Норвегию его племянника Харальда Серая Шкура (сына Эйрика Кровавая Секира), которому при поддержке датского конунга удалось захватить власть. Харальд Серая Шкура правил страной подобно своему деду, — как завоеватель. Он отнимал усадьбы у своих противников, вымогал поборы у населения. Совершив поход в Бьярмию, область на побережье Северного моря, Харальд получил дополнительные значительные богатства от грабежей, которым подверг тамошнее население. Все это давало ему средства привлекать в свою дружину новых воинов. Иными словами, первые конунги Норвегии, за исключением Хакона Доброго, мало чем отличались от предводителей викингов, которые устанавливали свое господство в захваченных странах. Они, собственно, и были викингами, ибо карьера многих норвежских конунгов не только в X, но и в первой половине XI века начиналась за морем, в завоевательных походах и грабительских экспедициях или на службе у иноземного государя. Обороняя Норвегию от нападений викингов, они сами управляли ею подчас подобными же методами.
Положение Харальда Серая Шкура осложнялось тем, что он подчинил себе Норвегию с датской помощью. Укрепившись же, он старался охранить свою самостоятельность от притязаний на верховенство со стороны датского короля. В этой борьбе он пал (ок. 970 г.). Власть над страной перешла к ярлу из Хладира (в Трандхейме) Хакону Сигурдарсону, пользовавшемуся поддержкой короля Дании. Последний рассматривал ярла как своего вассала, хотя и не вмешивался во внутренние дела Норвегии, по крайней мере до тех пор, пока ярл платил ему дань в знак подданства и выполнял военную службу по его приказанию. Так, во время войны между Данией и Германией в 70-е годы Х века ярл Хакон выставил норвежский флот: война шла из-за контроля над важными морскими путями, центром которых был датский порт Хедебю, перевалочный пункт торговли между Балтийским и Северным морями, и в защите их от посягательств императора Оттона II был заинтересован и сам ярл.
Показательно, что датский король Харальд Синезубый, проводя у себя дома политику христианизации, терпимо относился к тому, что ярл Хакон и его подданные оставались язычниками. Население Норвегии продолжало держаться веры своих отцов. Но словам скальда, ярл Хакон исправно совершал жертвоприношения старым богам, и поэтому в стране царил мир. Согласно языческим верованиям, под властью правителя, угодного богам, страна процветает, урожаи обильны и скот дает хороший приплод. Таким образом, ярл Хакон выполнял также и религиозные функции короля. Тем не менее, королевского титула он не присваивал, ибо, как уже было упомянуто, считалось, что королем Норвегии может быть только представитель рода Харальда Прекрасноволосого.
В остальном ярл постепенно стал держаться вполне независимо и старался избавиться от датского верховенства. Это неизбежно вело к военным действиям, и около 985 г. на Норвегию напал флот из Йомсборга, полулегендарной крепости викингов на балтийском побережье. Хакон собрал ополчение со всей Норвегии, и опасный враг был разбит, 25 кораблей викингов были захвачены, остальные обратились в бегство. Победа укрепила положение ярла Хакона, и он стал вести себя как всесильный правитель и злоупотреблять своею властью по отношению к населению. Саги сохранили жалобы бондов на вымогательства и правонарушения, учиненные ярлом. В результате около 995 года бонды Трёндалага восстали против ярла, он был убит собственным рабом, а на престол с согласия населения вступил Олав Трюггвасон, знаменитый викинг, представитель рода Харальда Прекрасноволосого, как раз в это время явившийся в Норвегию из Англии.



Источники:

1. Гуревич А.Я. "Круг Земной" и история Норвегии (norse.net.ru)

[Alland]

Норвегия
Год основания - 872


Норвегия в XI - XII веках


Хотя Норвегия была расположена на окраине средневекового мира, ее достигали импульсы, шедшие из стран Европы, дальше продвинувшихся по пути политического и социального развития. Проводниками этих влияний были в первую очередь норвежские монархи. Вступая на норвежский престол после того, как они провели молодость в более цивилизованных и феодализированных государствах, короли стремились укрепить свою власть, используя в этих целях накопленную за рубежом добычу, а равно и приобретенный там политический опыт. В конце Х и в первой трети XI века короли Олав Трюггвасон (995–999 или 1000 гг.) и Олав Харальдссон (Олав Святой, 1015–1028) последовательно проводили политику искоренения самостоятельности местных князей, и важнейшим средством этой политики явилась христианизация. Не говоря уже о том, что христианская церковь в Норвегии, как и везде в Европе, способствовала торжеству монархического принципа, переход к новой вере подрывал основы власти старой знати, под контролем которой находился языческий культ. Разрушая капища богов и запрещая жертвоприношения, оба Олава сознательно ликвидировали триединство «культ-тинг-правитель», на котором держалось местное самоуправление. Из источников явствует, что и население ощущало связь между своей независимостью и старыми культами. Христианизация Норвегии, проводимая королями с большой решительностью и жестокостью, привела к гибели части старой знати и конфискации ее владений; представители знати, которые не пали в этой кровопролитной борьбе, были принуждены вступать на службу к норвежскому королю. Однако, проводя христианизацию, короли прибегали не только к насилию (как это может показаться при чтении саг о конунгах). Имеются указания на то, что в целях обращения влиятельных людей Олав Харальдссон в некоторых случаях даровал им владения и привилегии. Со времени Олава Харальдссона можно говорить о норвежской церкви как учреждении, установленном во всей стране и подчиненном королю.
Переход от старых культов к новому (о перемене в самих религиозных верованиях приходится говорить с большой осторожностью) отразился и на сдвигах в институте вейцлы. Если прежде вейцла была сакральным пиром, трапезой, на которой встречались конунг и бонды и которая гарантировала, по их убеждению, благополучие и мир в стране, то вместе со сменою культа отпала обязательность присутствия монарха на этих кормлениях. Обнажилась материальная их основа, и отныне вейцла представляла собой не что иное, как способ обеспечения короля и его служилых людей продовольствием. Короли продолжали свои разъезды по стране, необходимость которых вызывалась уже только потребностями управления и невозможностью транспортировки продуктов на дальние расстояния. Но король мог и вовсе не посещать пиры в том или ином районе, а передать право сбора продуктов своему приближенному. То были своего рода ленные пожалования, заключавшиеся, однако, в наделении ленника не землями, а поступлениями с населения, которое по-прежнему сохраняло право собственности на свои владения. Другим существенным отличием этих пожалований от ленов в более феодализированных странах Европы было то, что пожалования в Норвегии (как и в других скандинавских странах) не приобретали наследственного характера: лицо, которое с разрешения короля обладало полномочиями облагать население той или иной местности податями, пользовалось привилегией лишь на протяжении срока своей службы или пожизненно, но без права передать эту привилегию по наследству. С течением времени раздача вейцл выросла в целую систему материального обеспечения служилых людей короля, причем в зависимости от ранга должностного лица или дружинника размер кормления был большим или меньшим. Ненаследственный характер скандинавского «лена» — вейцлы имел самую прямую связь со структурой господствующего слоя и его отношением к центральной власти. Его ядро образовывали члены королевской дружины. Hirð — так первоначально называлась дружина, и затем это название перешло на королевский двор (как социальное окружение государя). Невозможность превратить вейцлу в свое полное достояние и закрепить ее в обладании семьи привязывала «вейцламаннов» — держателей вейцл — к престолу. Норвежская вейцла надолго удержала свои примитивные черты, отличающие ее от классического феода.
Но и введение подобной системы не произошло безболезненно. С изменением культ и прекращением регулярных непосредственных контактов короля с бондами вейцла утратила черты взаимности, эквивалентности: на смену торжественному пиру, в котором наглядно воплощалось единство правителя с народом, пришел односторонний сбор податей должностным лицом короля. Эта перемена, сливавшаяся и сознании бондов с уничтоженном капищ и изображений старых богов, воспринималась как насилие и поругание всех традиций.
В «Саге об Олаве Святом» Снорри Стурлусона (гл. I), записанной до создания «Круга Земного», в «Круге Земном» — в «Саге о Харальде Прекрасноволосом» (гл. VI) и в «Саге об Эгиле сыне Скаллагрима» (гл. IV), приписываемой некоторыми учеными тому же Снорри, содержится рассказ об «отнятии одаля» Харальдом Прекрасноволосым у всего населения страны: вследствие этой тотальной конфискации бонды превратились якобы в арендаторов короля, обязанных платить ему за пользование своими землями (до тех пор, пока Хакон Добрый при вступлении на престол не возвратил бондам их отчины, «Сага о Хаконе Добром», гл. I). То, что эти сообщения не отражают каких-либо реалий времени правления первого объединителя страны, давно показано в норвежской историографии. Но какова фактическая основа этих рассказов? Видимо, эти сообщения саг нужно сопоставить с показаниями других источников, в частности с песнями скальдов. В них Норвегия неоднократно названа «одалем» короля, «наследственным семейным достоянием» королевского рода. Трактовка государства как «отчины» или «вотчины» его главы относится ко времени короля Олава Харальдссона. По-видимому, укрепление королевской власти и изменение в системе вейцл, упомянутое выше, породили идею верховенства короля над всем населением и его земельными владениями; эта идея королевского суверенитета не могла, однако, найти адекватного юридического и терминологического выражения (ибо римское право оставалось чуждым сознанию средневековых скандинавов) и интерпретировалась единственно возможным и наиболее естественным для них образом, а именно — в виде «воспоминания» о будто бы имевшей место узурпации королем-объединителем всего одаля бондов.
Если иметь в виду, что в сознании бондов право собственности на наследственные владения и правоспособность, полноправие свободного человека сливались воедино, то легенда об «отнятии отчин» Харальдом Прекрасноволосым была, видимо, не чем иным, как своеобразным выражением чувств, вызванных посягательствами укреплявшейся монархии на независимость свободного населения Норвегии — посягательствами, которые стали особенно ощутимыми в XI веке. Здесь приходят на память «Откровенные висы» скальда Сигвата Тордарсона, в которых он призывал конунга Магнуса, сына Олава Святого, не посягать на отчины своих подданных, — эти притеснения и конфискации вызывают недовольство и чреваты мятежом (см. «Сагу о Магнусе Добром», гл. XVI). Тот факт, что из системы пиров-вейцл, некогда устраиваемых населением для короля и его дружины на началах добровольности, с начала XI века стала развиваться зачаточная система принудительного обложения, расценивался бондами как насилие и узурпация. В действительности, разумеется, земельные владения основной массы сельских жителей (исключая усадьбы опальных магнатов и их сторонников) оставались в их собственности. Но обязанность содержать на свой счет короля и его людей и в самом деле была возложена на население и вызывала его недовольство. Это недовольство выразилось и в неоднократных случаях сопротивления бондов фискальным требованиям королевских слуг.
Усиление королевской власти, приобретение ею новых прав и полномочий, расправа с язычеством и его приверженцами, вообще политика открытого разрыва со старыми порядками, которую Олав Харальдссон проводил более решительно и последовательно, нежели его предшественники, породили глубокий конфликт между ним и значительной частью старой знати, нашедшей поддержку у многих бондов. Знать перешла на сторону Кнута Могучего, короля Дании и Англии, который претендовал также на верховенство над Норвегией. Норвежские хёвдинги предпочитали далекого чужеземного государя самовластному правителю из рода Харальда Прекрасноволосого, вмешивавшемуся в их дела. Ученые высказывали гипотезу, что еще до захвата Олавом Харальдссоном норвежского престола между ним и Кнутом существовало соглашение, по которому Олав, служивший в качестве наемника в Англии, не откажет в поддержке английскому королю, а Кнут, добивавшийся в ту пору власти над Англией, за это передаст ему в управление Норвегию (или часть ее). Однако Олав правил страной в качестве самостоятельного государя, что в конце концов и привело к конфликту между ним и Кнутом Могучим.
После поражения шведов и норвежцев в войне против Дании Олаву Харальдссону пришлось покинуть Норвегию и бежать в Швецию и оттуда дальше па восток — на Русь, к киевскому князю Ярославу. Попытка Олава вернуть себе престол завершилась его гибелью в битве при Стикластадире (29 июля 1030 г.). Но в высшей степени символично, что это поражение короля обернулось победой монархии над традиционным крестьянским обществом. Ибо мятеж и убийство короля сопровождались установлением датского верховенства над Норвегией, в условиях которого преимущества отечественной королевской власти стали очевидны, и спустя немного времени авторитет покойного Олава настолько возрос, что церковь могла провозгласить его святым, покровителем норвежских королей и даже «вечным королем Норвегии». Идея о сакральной природе королевской власти получила новое обоснование. Вместе с тем этот акт продемонстрировал наличие новой важной опоры королевской власти — церкви.
Католические священники в окружении норвежского короля (как Олава Трюггвасона, так и Олава Святого) были выходцами из Англии. Норвегия в церковном отношении первоначально была подчинена архиепископам северной Германии. Но политика, проводившаяся духовенством, прежде всего способствовала укреплению норвежской монархии. В свою очередь и церковь нашла у короля поддержку, и том числе и материальную. В отличие от других стран Запада, церковь в Норвегии не могла рассчитывать на широкий приток пожертвований населения и на передачу в ее пользу массы земельных владений. Отчуждению наследственных участков земли препятствовали традиционные ограничения, и попытки духовенства отменить их были малоуспешными. Владения церкви и монастырей, которые вскоре стали основывать в Норвегии, составились преимущественно из пожалований королей; впоследствии они росли за счет подарков знати, а также в результате закладов недвижимой собственности бедными людьми, которые не сумели затем выкупить свои участки, и путем расчистки новых территорий. Далеко не сразу сумела церковь добиться и введения десятины (лишь в первой половине XII века).
Христианизация ознаменовала новый этап в развитии норвежского раннего государства. Появилась новая идеологическая опора его, в лице духовенства в норвежском обществе возникла сила, последовательно боровшаяся против старых языческих порядков, которые пронизывали всю традиционную социальную структуру. Если прежде социально-правовая община (округ тинга) была вместе с тем и культовой общиной, то теперь это единство было разбито, поскольку церковные приходы строились по новой схеме, не совпадавшей с системой тингов.
Наряду с духовенством, тесно связанным с монархией, значительную роль в стране стали играть должностные лица короля — лендрманны (институт, утвердившийся, по-видимому, со времени правления Олава Святого). В компетенцию лендрманна входила в первую очередь организация ополчения, в котором должно было принимать участие население. Выполнение этих военно-организационных функций неизбежно влекло за собой вмешательство лендрманнов в местное самоуправление, хотя обычное право и ставило им определенные препоны. Наряду с лендрманнами роль должностных лиц выполняли управители владений короля. Но если они всецело зависели от своего господина, были людьми невысокого социального статуса, нередко рабами или вольноотпущенниками, то лендрманны занимали более самостоятельное положение, — у большинства их были собственные довольно крупные владения. Дело в том, что лендрманнами назначались преимущественно представители старой знати, которые изъявляли готовность служить королю. Таким образом, институт лендрманнов, возможно, созданный по английским образцам, был плодом компромисса между королевской властью и частью старой знати.
То, что на протяжении XI и XII веков среди лендрманнов было немало родовитых людей, относительно независимых от короля, характеризует определенный этап в истории норвежской монархии и вместе с тем отчасти раскрывает тайну ее неустойчивости. Короли не могли опираться только на свою дружину, состоявшую по большей части из людей невысокого происхождения, или на духовенство, сравнительно немногочисленное и не пользовавшееся еще глубоким влиянием на население. Старая знать, органически связанная с традиционными социальными отношениями, оставалась сильной, поскольку и старые доклассовые порядки трансформировались в новый, более глубоко дифференцированный строй лишь медленно и с большим трудом. В Норвегии оказался невозможным тот радикальный переворот в отношениях собственности и производства, какой произошел во Франкском государстве, — силы «социальной инерции» проявили здесь огромную сопротивляемость. Значительная масса бондов не превратилась в зависимых крестьян и продолжала вести самостоятельное хозяйство. И хотя реальное содержание их свободы и полноправия начинало изменяться (см. ниже), норвежские бонды разительно отличались от подневольных сервов и вилланов других стран Европы того времени.
С этой существенной чертой социальной структуры Норвегии, очевидно, и нужно связывать специфику ее государственного устройства в XI–XII веках. У королевской власти в Норвегии были определенные преимущества по сравнению с ослабленной и лишенной широкой основы королевской властью в феодальных странах Европы. Норвежские короли не потеряли непосредственной связи с массою народа, между ними и рядовыми подданными не вырос могущественный класс крупных сеньоров, которые подчинили бы себе большинство крестьянства и присвоили политические полномочия. В частности, король Норвегии, в отличие от многих западных государей, не зависел полностью и целиком от вооруженной поддержки благородных вассалов и располагал ополчением народа.
Но и старая знать сохраняла с бондами традиционные связи. Она была способна вовлекать их в свою борьбу против тех королей, которые чрезмерно, на ее взгляд, усиливались. Мы уже видели, что в решающей схватке между Олавом Харальдссоном и могущественными людьми Норвегии, которые перешли на сторону Кнута Датского, большинство бондов выступило против своего короля. И это нетрудно объяснить, если вспомнить, что в качестве носителя новшеств выступал именно король: он безжалостно искоренял языческие культы, а заодно и их приверженцев, он посягал на институт родовой мести, весьма живучей у скандинавов, упорядочивал сбор кормлений и раздавал вейцлы своим приближенным. Приверженное традиции крестьянское общество отрицательно реагировало на эти нововведения.
Правда, вскоре после гибели Олава Святого национальная монархия была восстановлена, сын его Магнус был возвращен на родину и возведен на престол (в 1035 или 1036 г.), но при этом он (точнее, хёвдинги, которые правили от имени малолетнею короля) был вынужден обещать соблюдение обычаев страны и вольностей бондов и знати и отменить часть податей, введённых датскими правителями. Все эти компромиссы были временными, и положение монархии в большей степени по-прежнему зависело от личности короля. Когда могучий викинг Харальд Сигурдарсон, единоутробный брат Олава Святого, возвратившись из заморских походов, в 1046 г. разделил власть над Норвегией с Магнусом Добрым, а затем стал ее единовластным государем, конфликты между королевской властью и народом вновь обострились. Харальд вполне заслужил прозвание «Суровый»: огнем и мечом он подавил выступления бондов, пытавшихся сохранить независимость и не желавших платить ему подати; он истребил тех хёвдингов, которые не склонились перед ним, духовенство находилось у него в полном подчинении. При Харальде Сигурдарсоне в большей мере, чем при его предшественниках, стала заметной роль торговых центров в стране. Традиция приписывала ему основание Осло, служившего базой как для борьбы против Дании, так и для развертывания внешней торговли, поставленной под королевский контроль. Харальд упорядочил чеканку норвежской монеты и превратил ее в королевскую регалию. Показательно, что со своими дружинниками он расплачивался деньгами. При нем же началась и порча монеты: сообщения саг о том, что Харальд добавлял в серебряные монеты наполовину меди, подтверждаются исследованием найденных монет, чеканенных в 50-е годы XI в.
С гибелью Харальда во время похода на Англию (1066 г.) завершается эпоха викингов. Прозвище его сына и преемника на престоле Олава «Тихий» (или «Бонд») не менее символично, чем прозвище самого Харальда. Наступает мирный период, во время которого культурные контакты с Западом усиливаются. Именно ко времени правления Олава Тихого (1066–1093) относится рост городов, в частности Бергена; при нем строятся первые каменные церкви в Норвегии (до этого существовали только деревянные церкви оригинальной конструкции). В это же время в Норвегии оформляется церковная организация с четырьмя епископствами, подчиненными архиепископству в Гамбурге-Бремене (до 1104 г., когда было основано архиепископство в Лунде, Швеция).
Внешняя политика Норвегии вновь сделалась более агрессивной при Магнусе Голоногом (1093–1103), когда были подчинены Оркнейские острова и велись войны в Ирландии, и при его сыне Сигурде, стяжавшем в результате участия в крестовых походах прозвище Крестоносец (1103–1130). При нём была введена церковная десятина, и церковь, уже располагавшая пожалованными ей владениями, получила более солидную материальную основу.
На протяжении XII века институциональная неустойчивость монархии проявлялась в то и дело вспыхивавших усобицах между претендентами на престол и окружавшими их кликами. Усобицы разразились сразу же после смерти Сигурда Крестоносца, и последние пять саг «Круга Земного» (начиная с «Саги о Сыновьях Магнуса») вводят нас в перипетии этой кровавой борьбы. Неупорядоченность наследования престола, разумеется, не была подлинной причиной конфликтов, — невыработанность механизма передачи власти сама по себе служит симптомом слабости монархии, слабости, в сохранении которой определенная часть знати была заинтересована. В последней четверти XII века внутренняя смута стала все более выходить за пределы ограниченного круга социальной верхушки и вылилась в конце концов в борьбу, захватившую широкие слои населения.
Но прежде чем обратиться к ее рассмотрению, нужно вкратце остановиться на тех сдвигах в положении бондов, которые, несомненно, наложили свой отпечаток на ход и исход гражданских войн.
Как мы уже знаем, норвежский бонд оставался лично свободным. Но конкретное содержание его свободы медленно, подспудно, но неуклонно изменялось и сужалось. В основе этого процесса находился раздел «больших семей», который начался, видимо, еще в канун эпохи викингов и растянулся на столетия, насколько можно судить по памятникам права. Если в составе довольно многочисленной «большой семьи», которая охватывала три поколения ближайших родственников, а также зависимых людей, мужчин хватало и для хозяйственной деятельности и для других форм социальной активности, то для главы малой семьи прежнее сочетание производственной и общественной деятельности оказывалось все менее возможным. Бонды из полноправных деятельных членов общества, участников народных собраний и ополчения все более превращались в крестьян, поглощенных трудом и лишь в ущерб своему хозяйству отрывавшихся для исполнения иных общественных функций непроизводственного характера.
Из источников видно, что многие бонды уклонялись от исполнения этих публичных обязанностей — от военной службы и от посещения тинга (путь на тинг и обратно в природных условиях Норвегии и при рассеянном хуторском характере поселений нередко занимал длительное время). В конце концов королевской власти пришлось реорганизовать областные тинги, и из собраний всех взрослых мужчин они превратились в собрания представителен бондов, причем этих представителей со временем стали назначать не сами бонды, а духовенство и местные служилые люди. Вместе с тем центр тяжести в военном деле стал все явственнее перемещаться с ополчения народа на профессиональное конное войско рыцарского типа — процесс, который за два-три столетия до того начался и гораздо интенсивнее совершился во Франкском государстве, а затем и в других феодализировавшихся странах. Хотя бонды и не были полностью избавлены от воинской службы, но частично вместо явки в ополчение они могли уплатить подати, и в Норвегии появился первый постоянный налог(если оставить в стороне церковную десятину). Этот налог так и назывался leiðangr (первое значение — «военное ополчение»).
Эти процессы имели глубокие последствия и для бондов и для развития государства. Начать с того, что в более ранний период право ношения оружия, как и право судить и обсуждать общественные дела, являлось вместе с тем и обязанностью: бонд должен был участвовать в ополчении и в самоуправлении. Права и обязанности не были разделены, не противопоставлялись, ибо в эпоху викингов они образовывали прочное, нерасторжимое единство, в котором и выражалась свобода-полноправие члена общества. Теперь же отрицательная сторона этих прав выступала на первый план, ибо стала ощущаться их обременительность; более реальными сделались повинности, которые население должно было нести в пользу государства. Но стремясь избавиться от исполнения этих повинностей, бонды вместе с тем объективно отказывались от пользования своими правами. Внутреннее содержание традиционной свободы норвежских бондов стало изменяться таким образом, что из свободы-полноправия она отчасти вырождалась в свободу-неполноправие. То не была зависимость сеньориально-вотчинного типа, распространенная тогда в Европе, а свобода, неотъемлемой стороной которой стала эксплуатация бондов государственной властью и теми силами, которые вокруг нее концентрировались.
Подчеркивая незавершенность этого развития, тем не менее нужно видеть в нем проявление прогрессировавшего социального разделения труда между массой крестьян и военной и управленческой верхушкой. Вместе со всеми этими переменами должна была измениться и социальная база королевской власти. Королю отныне приходилось рассчитывать прежде всего не на народное ополчение, члены которого могли к тому же обладать лишь довольно примитивным оружием, а на профессиональное рыцарство. В судебных и административных вопросах король имел дело не с массою бондов, а с элитой — «могучими бондами», «лучшими бондами». Аристократизация государства сделала определенные успехи. Но если, с одной стороны, часть бондов стремилась избавиться от несения публичных повинностей, то, с другой, она не могла не страдать от ущемления своей свободы, и это порождало недовольство. Поскольку центр тяжести в государственных делах перемещался «кверху», поскольку основную роль в управлении стали играть могущественные люди, приближенные короля, то стал усиливаться и их нажим на бондов, росли поборы, притеснения и произвол — факторы, порождавшие широкое социальное брожение.
Во второй половине XII века заметно возрос удельный вес той части крестьян, которые уже не являлись собственниками своих наделов. Слой лейлендингов-арендаторов земли стал существенным компонентом общества. Лейлендинга неверно было бы приравнивать к зависимым держателям в других странах феодальной Европы, но некоторые элементы личного неполноправия в эту эпоху неизбежно сопровождали материальную зависимость. В условиях господства натурального хозяйства эксплуатация арендаторов существенно не увеличивалась, и антагонизм между лейлендингами и крупными землевладельцами вряд ли мог приводить к серьезным вспышкам борьбы между ними. Основным социальным противоречием, которое порождало конфликты, было противоречие между бондами и государственной властью.
Таким образом, на протяжении XII в. неуклонно накапливались факторы, в конце концов породившие широкий и сложный социально-политический кризис. Социальный протест бедняков и обездоленных; недовольство бондов; конфликт между старой знатью, возглавляемой лендрманнами, и «новыми людьми», которые поднялись на государственной службе; противоречия между разными областями страны, отстаивавшими свои традиции и относительную самостоятельность; рост противоположности между городским и сельским населением — все эти конфликты еще более осложнились борьбой между норвежской монархией и церковью, которая везде в Западной Европе в XII веке добивалась более независимого положения по отношению к светской власти. Тянувшееся уже десятилетиями соперничество претендентов на престол переросло в гражданскую войну. Этот период истории Норвегии уже не описан в «Круге Земном», изложение в котором заканчивается 1177 годом. Трудно, однако, сомневаться в том, что всю предшествовавшую историю Норвегии Снорри рассматривает под знаком конфликтов, раздиравших страну в его время, и поэтому в заключение нашего очерка нужно хотя бы пунктиром наметить ход гражданских войн.
На первом этапе гражданских войн (конец 70-х — начало 80-х годов XII в.) против группировки лендрманнов, возглавляемой их ставленником королем Магнусом и его отцом ярлом Эрлингом Кривым и поддерживаемой высшим клиром, выступали самозванец Сверрир и его приверженцы — биркебейнеры, деклассированные элементы, выходцы из низов. Сверрир выдавал себя за незаконнорожденного сына конунга из династии Харальда Прекрасноволосого. Он оказался способным политиком, опытным демагогом и удачливым военачальником, который сумел нанести поражение своим противникам. В противоположность королю Магнусу Эрлингссону, который всецело зависел от знати, Сверрир охотно прибегал к социальной пропаганде, обещая примкнувшим к нему беднякам передать им, в случае победы, высшие должности и богатства лендрманнов. Сверрир не остановился перед тем, чтобы пойти на разрыв с церковью и пренебрег даже папским отлучением. Свои притязания на власть он обосновывал ссылками на «Законы святого Олава», т.е. на старинные традиции, в защите которых бонды видели условие сохранения своих вольностей, тогда как Магнус Эрлингссон опирался на новый закон о престолонаследии (1163 г.), принятый при активном участии высшего духовенства и ставивший монархию под контроль церкви.
Сверриру, благодаря тому, что к нему примкнула часть бондов, удалось захватить норвежский престол (в 1184 г.) и утвердить на нём новую династию. Характерно, однако, что при этом его приверженцы биркебейнеры, присвоив государственные должности и земельные владения, отбитые у истребленных или оттесненных ими представителей знати, возвысились и порвали с крестьянским движением. Впервые в истории Норвегии в такой мере произошло сплочение социальной верхушки вокруг престола: выскочки, всем обязанные королю, видели в прочной монархической власти гаранта своего господствующего положения. Поддержавшие же их крестьяне ничего от смены династии не получили и, разочарованные, продолжали бунтовать, но их выступления были жестоко подавлены, причем при преемниках Сверрира (он умер в 1202 г.) в расправе над бондами принимали участие как биркебейнеры (из пренебрежительной клички это слово стало почетным званием), так и бывшие их противники баглеры (приверженцы «церковной партии», от bagall — «епископский посох»). К середине XIII века положение королевской власти полностью укрепилось, враждовавшие между собой фракции знати достигли примирения, оформилась служилая привилегированная верхушка общества, в которую входили светские и церковные крупные землевладельцы, приближенные короля и его служилые люди, обладатели королевских пожалований. Крестьянство, потеряв прежнее влияние на общественные дела, было в основном низведено до положения простых непосредственных производителей, за счет которых жила новая аристократия. Общество было расколото на сплотившийся вокруг престола господствующий класс и крестьянство. Никогда до этого времени норвежское государство в такой мере не приближалось по своей структуре и организации, как и по своему оформлению, к европейским феодальным королевствам.



Источники:

1. Гуревич А.Я. "Круг Земной" и история Норвегии (norse.net.ru)

[Alland]

Норвегия
Год основания - 872


Норвегия в XII - XIII веках


В 1152 или 1153 г. в Норвегию в качестве папского легата прибыл кардинал Николаус Брекспир. Ему было поручено учредить отдельную архиепископскую кафедру в Нидаросе. Первоначально норвежская церковь подчинялась архиепископу Гамбурга-Бремена, а с 1102—1103 гг. — архиепископу датского Лунда. Теперь ей предстояло стать центром новой епархии, состоящей из 11 епископств: пять в Норвегии (Нидарос, Берген, Осло, Ставангер, Хамар) и шесть на норманнских островах на западе, в Атлантическом океане (Гренландия, Скальхолт и Холар в Исландии, Фарерские, Оркнейские и Шетлендские острова и остров Мэн совместно с Гебридами). Эта новая организация была связана с политикой папы, стремившегося усилить влияние Рима на периферии Европы.
Спустя 10 лет, в 1163 или 1164 г., в Бергене состоялась первая в Скандинавии коронация. Тем самым церковь Божьим именем освятила королевскую власть Магнуса Эрлингссона (1161—84), который в качестве справедливого правителя (rex Justus) обязывался следить за исполнением общепринятых законов. Эта августинско-григорианская идеология, превращавшая корону в Богом данную власть, наложила свой отпечаток на официальные документы в годы правления Магнуса.
Первые два национальные собрания в норвежской истории были созваны для законодательного закрепления великих событий 1152—1153 и 1163—1164 гг. Участниками обоих, судя по всему, были епископы, королевские вассалы и представители крестьянства. Собрания одобрили церковные реформы и законодательные акты, касавшиеся всего королевства в целом. Затем эти законы разослали по лагтингам с рекомендацией принять их к исполнению. Согласно закону о престолонаследии, вероятнее всего, принятому в 1163—1164 гг., короля избирало национальное собрание. Формальное решение выносили представители крестьянства, а епископы выступали в роли влиятельных советников.
Закон о престолонаследии устанавливал принцип «один король для всей Норвегии». Это должно было положить конец конфликтам вокруг трона, устранив законные основания для совместного правления и соперничества претендентов на корону, что в свое время привело к гражданской войне. Приоритетное право на трон получал старший законный сын покойного короля, за ним следовали другие законные сыновья, если они будут признаны достойными с точки зрения церковной идеологии rex Justus.
Благодаря единению короны и духовенства был сделан шаг навстречу обществу, управляемому монархией и церковью в общенациональном масштабе. Инициатива принадлежала церкви: новое архиепископство возглавило учрежденные по всей стране епархии и местные приходы. Монархия под идеологическим и организационным влиянием церкви последовала в том же направлении.
Таким образом, норвежская церковь сделала первый решительный шаг к независимости от монархии и крестьянства. Это соответствовало политике, проводимой папством со времен Григория VII и преследовавшей цель избавить церковь от светского влияния. В 1152—1153 гг. и в дальнейшем при Магнусе Эрлингссоне монархия пошла на уступки в трех вопросах, которые считались особенно важными. Во-первых, церковь получила решающий голос при избрании епископов и аббатов и назначении священников. Во-вторых, она теперь осуществляла экономический контроль над церквями и их собственностью. В-третьих, была признана ее собственная юрисдикция, то есть право судить духовных лиц и разрешать правовые споры, представляющие особый интерес для церкви. Однако позиции церкви в этих вопросах окончательно утвердились лишь со временем и после ряда конфликтов.
Гражданская война закончилась победой потомков Сверрира. Сверрир Сигурдссон завоевал корону в борьбе против Магнуса Эрлингссона, поддерживаемого церковью. Это, однако, не помешало ему и его преемникам развивать общенациональную монархическую систему, которая начала складываться при его предшественнике. Но их власть не оставляла места для политической независимости церкви, существовавшей во времена Магнуса Эрлингссона.
Идеологически это новое положение оформилось, когда семья Сверрира связала свою власть непосредственно с Божьей милостью, отрицая роль церкви как решающего посредника. Центральную роль в этом деле играло престолонаследие. С 1260 г. новые законы о престолонаследии устанавливали буквально автоматическое право наследования, причем король «избирался Богом» а не людьми. В «Королевском зерцале» (литературное сочинение, относящееся к 1250-м гг., в котором излагалась политическая идеология того времени) король выступает как подлинный наместник Бога, не несущий ответственности ни перед какой властью на земле; так же он выглядит и в великих общенациональных законодательных текстах Магнуса Лагабётира и позднейших королевских указах, окрашенных идеями «Королевского зерцала».
Король Сверрир отказался признать основные положения церковных реформ 1152—1153 гг. и другие привилегии, которые церковь закрепила за собой при Магнусе Эрлингссоне. Он попытался вернуть прежний порядки и потребовал, чтобы церковь подчинилась королевской власти. В ответ духовенство оказало политическую и военную поддержку его противникам. Сверрир был отлучен от церкви а королевство оказалось под угрозой папского интердикта (прекращения всех церковных служб). Этот самый острый конфликт в истории средневековой Норвегии между монархией и церковью был разрешен лишь после смерти Сверрира в 1202 г.
Внук Сверрира, незаконнорожденный Хакон Хаконарсон (1217—63), с точки зрения церкви был отнюдь не идеальным кандидатом на трон. Но высший клир, проявив реализм, поддержал его, когда стало ясно, что именно он способен обеспечить мир и целостность королевства. В начале правления Хакона большинство светских аристократов страны вошли в единый хирд вокруг трона. В 1220-х гг. гражданские войны постепенно утихли. Страна наконец окончательно объединилась под властью монархов династии Сверрира.
В отношениях с церковью корона играла лидирующую политическую роль. В то же время она постепенно признала за церковью значительную степень автономии. Сын и преемник Хакона Магнус Лагабётир (1263—80), по Тёнсбергскому конкордату 1277 г., предоставил церкви больше юридических и экономических привилегий, чем она имела когда-либо раньше. Ее мнение в решении большинства спорных вопросов, касавшихся светского общества, признавалось без оговорок.
После смерти Магнуса правительство баронов, управлявшее от имени малолетнего Эрика Магнуссона (1280—99), полностью отказалось соблюдать все приобретенные церковью права. Это привело к острому, хотя и непродолжительному конфликту в начале 1280-х гг. К тому времени, когда отношения между королем и церковью вернулись в нормальное русло, последняя пользовалась сравнительно высокой степенью автономии во внутренних делах, хотя споры относительно юридических пределов этой автономии продолжались вплоть до конца Высокого Средневековья.
После окончания гражданских войн объединенное королевство могло уделить больше внимания внешней политике. В духе традиций эпохи викингов эта политика была частично ориентирована в западном направлении, что ускорило создание отдельной норвежской епархии в 1152—1153 гг. и развитие торговых связей с Британскими островами.
Западная ориентация достигла своего пика в XIII в., получив выражение в форме так называемой Норвежской державы. В начале 1260-х гг. гренландцы и исландцы признали над собой власть норвежской короны. Острова, расположенные южнее — от Фарерского архипелага до Гебридов и острова Мэн, — еще со времен викингов периодически платили дань норвежским королям, но после нерешительной кампании против Шотландии, завершившей правление Хакона Хаконарсона в 1263 г., Гебриды и Мэн были уступлены шотландскому королю (1266). Однако Оркнейские, Шетлендские и Фарерские острова по-прежнему подчинялись Норвегии. В 1468—1469 гг. первые два были также отданы в залог королю Шотландии, но оставшиеся «области-данницы» в западных морях формально принадлежали норвежскому королевству на протяжении всего Средневековья.
Во второй половине XII в. основной объем растущей заморской торговли Норвегии обеспечивали купцы из немецких ганзейских городов. Одновременно усиливались организационные связи между региональными группами немецких городов. Особое значение для норвежской торговли представляла так называемая лига Вендских балтийских городов во главе с Любеком, ставшая ядром растущего сотрудничества между городами Ганзы.
На попытку норвежских властей в 1282 г. ограничить экономическую деятельность немцев в Бергене, Вендская лига ответила блокадой всей германской торговли с Норвегией (1284—85). Права ганзейцев на торговлю в равных с норвежцами условиях были восстановлены, но только в Бергене и городах к югу от него. В 1294 г. королевской хартией были подробно оговорены права немцев, сохранявшие свою силу вплоть до конца Средневековья: свобода торговли и юридическая защита в вышеупомянутых городах, а также освобождение приезжих немецких «гостей» от некоторых публичных повинностей в течение судоходного сезона.
Эти уступки частично отменил Хакон V Магнуссон, правивший в 1299—1319 гг. При нем экономическая политика ограничения ганзейских привилегий проводилась более последовательно. Только норвежцам было позволено заниматься розничной торговлей в норвежских городах; ограничения накладывались также на посредническую и заморскую торговлю, ведущуюся иностранцами (их экспорт, например, был обложен таможенными пошлинами). Эта национальная торговая политика продолжалась и в первые два десятилетия правления Магнуса Эрикссона (1319—55). Временами она приводила к напряженности в отношениях между королем и городами Ганзы, а также между норвежцами и немцами в Бергене. Однако она не помешала ганзейским купцам усилить свой контроль над внешней торговлей Норвегии.
С середины XIII в. отношения с немецкими портами оказались тесно связаны с более активной внутрискандинавской политикой. Поэтому норвежские внешнеполитические интересы сместились в юго-восточном направлении в ущерб традиционной западной ориентации.
В Дании после смерти Вальдемара II в 1241 г. королевская власть была ослаблена из-за внутренней смуты. В это время благодаря сельдяным промыслам у побережья Бохуслена, международной ярмарке в Сконе и росту судоходства между Северным и Балтийским морями большее экономическое и стратегическое значение приобретают территории вдоль Каттегата и Эресунна. Начиная с 1250-х гг. норвежские власти пытаются обратить эту ситуацию в свою пользу. Были установлены контакты с датскими кругами, оппозиционными правящей ветви семьи Вальдемара II, и даже предприняты военные действия против Дании. Непосредственной целью, судя по всему, являлась аннексия датского Халланда, но и захват более отдаленного Сконе также представлялся соблазнительной перспективой.
Такая активная скандинавская политика продолжалась вплоть до первой половины царствования Хакона V, прервавшись на время при миролюбивом Магнусе Лагабётире. Пытаясь создать союз между Норвегией и Швецией против Дании, Хакон V согласился на помолвку своей единственной законной дочери Ингеборг с сыном короля Швеции герцогом Эриком.
Планы Хакона в отношении Скандинавии потерпели неудачу. Его перехитрил герцог Эрик, порвавший со своим братом королем Биргером и установивший собственную власть над территориями в устье Гёты-Эльв, входившими в пределы трех Скандинавских государств. Однако вскоре Эрик был пленен Биргером, заточен в тюрьму, где и умер в 1317 г., но его сын от Ингеборг, Магнус, оказался ближайшим наследником норвежского трона.
В годы правления Хакона V стало ясно, что экономические и военные ресурсы Норвегии недостаточны для проведения желаемой политики в Скандинавии. Норвежский лейданг, или военно-морское ополчение, который использовался против Халланда в 1250-е гг. и даже в первой половине 1290-х гг. был еще в состоянии более или менее свободно маневрировать в датских территориальных водах, оказался малоэффективен на рубеже веков, когда военные действия все больше опирались на укрепленные замки и профессиональное войско. В итоге Норвегия с ее скудным количеством плодородных земель и редким населением не смогла соперничать с более богатыми соседями.
Этим можно объяснить зачатки изоляционизма, заметно проявившиеся в норвежских правящих кругах к концу правления Хакона V. Король и его советники явно ощущали необходимость выйти из игры, в которой они уступали более сильным скандинавским союзникам и противникам. Но было уже поздно. После смерти Хакона в 1319 г. чисто династические обстоятельства привели Норвегию к унии со Швецией: Магнус Эрикссон унаследовал норвежский трон и был избран королем Швеции. Это положило начало скандинавским униям Позднего Средневековья.
Еще до формирования скандинавских союзов централизация Норвегии достигла предела своего развития для периода Средневековья. Была создана королевская администрация, которая впервые превратила Норвегию в нечто соответствующее понятию «государство». Само это слово еще не употреблялось, но термин «держава короля Норвегии» (Norges Konges rike), появившийся в «Ландслове» (1274) и сохранившийся в последующем законодательстве, имел примерно то же значение: один народ, одна территория и независимая политическая система управления, охватывающая всю страну в целом. На развитие Норвегии явно оказали влияние политические системы европейских монархий, сложившихся в период примерно с 1150 по 1300 г., которое проходило параллельно с аналогичными процессами в соседних с ней государствах. В то же время церковь благодаря своим функциям общегосударственной структуры способствовала сплочению всего норвежского общества.
К началу 1300-х гг. королевский аппарат управления состоял из местной и региональной администрации, более или менее систематически охватывавшей всю страну. Около 50 королевских чиновников (сюслеманов), примерно соответствовавших английским шерифам, представляли короля на местах в фискальных, юридических и военных вопросах. Страна была разделена на 10 округов, каждый из которых имел своего законодателя — лагмана, вершившего от имени короля правосудие. Он управлял судами своего округа, где также в большинстве случаев ежегодно собирался лагтинг. Окружные казначеи (фехирде) проживали в королевских поместьях в четырех крупнейших городах — Бергене, Тронхейме, Осло и Тёнсберге. Они получали доход с вверенных им округов (fehirdsle) и производили платежи от лица короля. В каждом из четырех городов у короля был также свой городской администратор — гъялдкер, который частично выполнял те же функции, что и местный сюслеман, но подчинялся последнему.
Центральная правительственная администрация находилась в руках короля и его ближайшего окружения. Придворная часть хирда являлась первой зачаточной формой центральной администрации страны: его высшие сановники (конюший, или сталларе; знаменосец, или меркесманн; казначей, или фехирде; главный наместник, или gpommceme, одновременно выполняли всякого рода административные обязанности. В середине XIII в. главным администратором становится канцлер. Он отвечал за подготовку королевских писем и документов, за делопроизводство и архивы. Ему подчинялся небольшой штат королевских писцов.
Благодаря развитию письменного делопроизводства центральный правительственный аппарат мог поддерживать регулярные контакты с различными звеньями администрации; рассылаемые письма и документы стали инструментом контроля над отдаленными районами. Тем самым отпала необходимость королю лично разъезжать по стране. «Ландслов» установил принцип, согласно которому наиболее важные экономические соглашения заключались и свидетельствовались в письменном виде; в XIV в. документы в письменном виде «вошли» и в частные сделки. Это сделало людей более зависимыми от официального аппарата, который оказывал необходимую помощь при составлении юридических документов.
Созданию единой системы местной и центральной администрации способствовал хирд. Королевские чиновники также были вассалами короля, а всем остальным членам хирда, где бы они ни находились, вменялось в обязанность помогать чиновникам в их деятельности.
Общегосударственные собрания (riksmotene), возникшие в 1152—1153 гг., особенно часто созывались в годы правления Хакона Хаконарсона и Магнуса Лагабётира. Интересы верховной власти были явно в том, чтобы эти собрания в максимально возможной степени взяли на себя функции региональных тингов, утверждавших законы, участвовавших в процедуре престолонаследия и других общенациональных политических событиях. Привлечение представителей крестьянства к участию в ряде важных общегосударственных собраний можно рассматривать как шаг в направлении общенационального тинга (riksting). Духовенство также было заинтересовано в такого рода смешанных светско-клерикальных собраниях, осуществлявших функции общегосударственного синода.
Норвежские общегосударственные собрания напоминали более крупные политические ассамблеи в соседних королевствах: данехоф в Дании, херредагер в Швеции. В других странах Европы их эквивалентом были королевские ассамблеи светской знати и прелатов, первоначально представлявшие собой советы феодалов, а затем все чаще называвшиеся «парламентами» — этот термин употреблялся также в Дании и Норвегии. В период Позднего Средневековья на континенте они превратились в сословные собрания, а в Англии — в своеобразный институт, английский парламент.
Норвегия развивалась иным путем. Созвать общегосударственное собрание в стране, географически протяженной, со сложным рельефом, было трудным делом, и во времена Эрика и Хакона V Магнуссона считалось, что и корона, и церковь могут обойтись без них. Их место в качестве консультативного и «одобряющего» органа национального уровня занял королевский, а позднее — Государственный совет (соответственно Kongens rad и riksrad). Этот институт, состоявший из королевских чиновников, высшей знати и епископов, выполнял более ограниченные фукнции, чем общегосударственное собрание. Аналогичные процессы в Дании и Швеции в течение XIV столетия привели к тому, что там общенациональный аристократический риксрод превратился в единственный подлинный инструмент принятия решений при короле.
С укреплением правительственного административного аппарата появилась возможность управлять всей страной из немногочисленных городских центров. В XIII в. Берген, безусловно, был важнейшей из королевских резиденций Норвегии. Здесь проходило большинство общегосударственных собраний; здесь же появились первые свидетельства существования общенорвежской центральной администрации при королевском замке. Таким образом, Берген заслуживает названия первой реальной столицы государства. В правление Хакона V Осло приобрел такой же статус политико-административного центра для той части страны, что лежала к югу от гор Довре и к востоку от Лангфьеллы, тогда как Берген сохранил господствующее положение на остальной территории Норвегии и в подвластных землях на западе.
Другие города королевства стали резиденциями местной и региональной администрации, тем самым они обрели более важное значение, несмотря на то, что города эти были немногочисленны и жителей в них было мало. Роль городов как административных центров существенно возросла благодаря тому, что они также были и религиозными центрами.
С точки зрения церкви общегосударственный королевский административный аппарат являлся необходимым условием для спокойствия и порядка в обществе. После гражданских войн она оказывала молчаливую, но постоянную, несмотря на периодически возникавшие конфликты, поддержку созданию этого аппарата, регулярно снабжала королевскую администрацию квалифицированными кадрами. За исключением периода кратковременного конфликта в начале 1280-х гг., епископы играли при короле роль советников и политических гарантов. Компетентные представители низшего клира выполняли королевские поручения и административные обязанности.
Однако церковь предоставляла в распоряжение короны лишь небольшую часть своего персонала и доходов. Основные ресурсы использовались ею в личных целях. В связи с этим нетрудно понять, почему монархи, начиная с Хакона Хаконарсона, стремились создать собственный штат духовенства при специально организуемых королевских капеллах.
Основой церковной организации являлся приход. Постепенно всю страну пронизала система приходов, которая во многом сохранилась до наших дней. Таким образом формировалась более широкая и разветвленная сеть местных органов, чем та, что находилась в распоряжении монархии. В различных епископствах церковная администрация объединялась властью епископа и кафедрального капитула; последний состоял из высших чинов кафедрального духовенства — советников епископа. Кафедральному капитулу в соответствии с общепринятой церковной практикой принадлежала решающая роль в избрании епископа, хотя это и не исключало постоянного влияния короны. На вершине национальной иерархии епископов находился архиепископ. Начиная с 1280 г. чисто клерикальный совет архиепископства взял на себя синодальные функции общегосударственных собраний.
Монастыри появились в Норвегии в начале XII в. Первыми были женские и мужские монастыри ордена бенедиктинцев и его реформированного крыла — клюнийцев. В 1140-х гг. из Англии прибыли цистерианцы. Во второй половине XII в. приоритет в основании новых монастырей принадлежал каноникам-августинцам, а примерно с 1240 г, в норвежских городах обосновались нищенствующие ордены — доминиканцы и францисканцы.
В первой половине XIV в. в Норвегии насчитывалось около 30 монастырей — значительно меньше, чем в более южных регионах Европы. Но, будучи очагами образования и поддерживая контакты с европейскими религиозными центрами, они внесли весьма важный вклад в развитие норвежской церкви. Первые монастыри создавались с ведома и при прямом участии епископов. Однако вскоре напряжение между белым духовенством и независимыми, связанными с внешним миром нищенствующими орденами усилилось. Поскольку целью последних было распространение веры в народе, они принялись «охотиться в угодьях» белого духовенства — имея ввиду не только души, нуждавшиеся в исцелении, но и возможность получить благодаря этому определенные доходы.
Церковь в общем стремилась выглядеть в глазах народа как единый организм. Однако на деле она состояла из различных объединений, каждое из которых преследовало свои интересы и часто меняло сферы влияния. Это позволяет понять тенденцию к разногласиям внутри норвежской церкви, возникшую в конце XIII в. не только между епископской церковью и нищенствующими орденами, но и между отдельными епископами и их капитулами, а также между белым духовенством и клиром, связанным с королевской капеллой, который монархия стремилась максимально оградить от влияния церковных властей.
Внутрицерковные конфликты в конце Высокого Средневековья — лишь одно из свидетельств того, что жажда власти, стремление повысить статус и приумножить доходы являлись движущей силой развития системы управления обществом. Тем не менее ни монархическая, ни церковная организации не смогли бы возникнуть, если бы монархия и церковь одновременно не взяли на себя важную общественную роль и тем самым не приобрели позитивного влияния на общественное мнение.
Основополагающую потребность людей в мире и порядке лучше всего обеспечивала монархия. Отсюда проистекали две основные функции средневекового монарха в обществе: гаранта законности в самом широком смысле и военного лидера. В качестве военного лидера король, согласно «Ландслову» 1274 г., заключал с крестьянами «контракт» о взаимных обязательствах и услугах.
В качестве гаранта законности на короля, согласно правовым актам второй половины XIII в., возлагалась роль как законодателя, так и высшего арбитра в государстве. Очевидно, что с помощью своей администрации он во многом сумел их выполнить. В результате было принято единое законодательство, вершимое именем короля, а общегосударственные собрания, королевский совет и различные лагтинги выполняли консультативные и ратификационные функции. С «Ландсловом» в Норвегии — раньше, чем в большинстве стран Европы, — появился кодекс законов, единый для всей страны. В качестве судьи король стоял «над законом», обладая правами и обязанностями по его разъяснению и дополнению в конкретных случаях. Тем не менее на практике он обычно передоверял окончательное решение по конкретным делам своим юридическим уполномоченным. На низовых уровнях юридическая деятельность как в рамках тинга, так и вне его осуществлялась законодателями и сюслеманами.
Монархии принадлежала инициатива и в разработке официальных мер наказания. Они пришли на смену прежнему порядку, когда общество сохраняло относительный нейтралитет, предоставляя пострадавшей стороне самой добиваться возмещения. При новой системе за нарушением закона следовало официальное наказание в виде штрафов или объявления вне закона (utlegd) с конфискацией имущества. Под влиянием римского права и общепринятого канонического права наказания все больше основывались на принципе личной ответственности, заменявшим коллективную ответственность семьи, отголоски которой сохранялись в «областных законах». Во второй половине XIII в. это, помимо всего прочего, привело к юридическому запрету кровной мести и коллективной обязанности и права родственников выплачивать или получать в частном порядке компенсацию в связи с убийством. Здесь яснее, чем в любой другой области, мы видим, как ослаблялось влияние рода на своих членов.
Параллельно с развитием государственной системы наказаний возникла и ее антитеза — королевская прерогатива миловать преступников. За деньги король мог даровать объявленным вне закона лицам право свободного проживания в стране. Через своих чиновников на местах монархия все больше брала на себя ответственность за выдвижение обвинений против нарушителей закона, осуществление полицейских функций и приведение приговоров в исполнение. Поддержание законности укрепляло власть и престиж короля в обществе и больше, чем что-либо еще, обеспечивало покорность подданных.
Как и монархия, церковь пользовалась независимостью в осуществлении собственной власти в общественной жизни. Так что можно говорить о разделенной на две части государственной власти в период Высокого Средневековья. Было разработано четкое церковное законодательство. В светских законодательных кодексах ему посвящался специальный раздел христианских установлений, то есть правил, регламентирующих христианские каноны и регулирующих отношения между церковью и обществом. В церковных законодательствах учитывались также решения синодальных ассамблей и пасторские послания епископов. В основу всеобщего канонического законодательства Норвегии легли папские послания и решения Вселенских соборов. Церковь не сумела отстоять свою независимость от монархии и лагтинга в том, что касалось законодательства, относящегося к «христианским» разделам светских кодексов. Однако в таких вопросах ей принадлежала законодательная инициатива, и — в рамках внутрицерковного законодательства — она вырабатывала дополнительные правила, существенно влиявшие на общество.
По Тёнсбергскому конкордату 1277 г., юридическая власть церкви распространялась на все судебные дела, выдвинутые против представителей духовенства (privilegium fori), а также на «духовные» вопросы, регулируемые нормами в христианских разделах светских законодательных кодексов. Частично речь шла о нарушении религиозных заповедей и церковных канонов, а частично — о делах, затрагивающих финансовое и юридическое положение церкви. Границы церковной юрисдикции оспаривались вплоть до конца Высокого Средневековья, но это не помешало созданию отдельной системы отправления правосудия под руководством епископов. Таким образом, помимо требований искупления греха в рамках чисто церковной системы епитимий, начинавшейся в исповедальне, церковные суды выдвигали обвинения, осуществляли судопроизводство и выносили приговоры о «светском» наказании.
Источником власти церкви была ее религиозная роль в обществе — распространение христианства как единственной «предписанной» религии и надзор за выполнением его установлений. В период Высокого Средневековья норвежской церкви весьма успешно удалось внедрить в жизнь общества внешние формы католического христианства. Одним из свидетельств того, что деятельность церкви пустила глубокие корни, является множество даров, или так называемых «подношений душам», которые она получала за молитвы и службы по усопшим с целью облегчить и сократить их пребывание в чистилище на пути к спасению. Именно таким способом церковь приобрела значительную часть своих земельных владений.
Через систему приходов христианское учение проникало в любой уголок страны. А церковные таинства отмечали все этапы жизни людей от рождения до смерти. Церковный календарь празднеств и служб придавал каждому году четкую периодичность. Благодаря религиозно обоснованным нормам поведения церковь глубоко пронизала всю повседневную жизнь. Религиозная идеология становилась неотъемленомй частью общего менталитета.
С религиозными целями церкви были тесно связаны те социальные задачи, которые она взяла на себя, прежде всего заботясь о бедных, больных и престарелых. Были введены «доли бедняков» от церковной десятины (четверть которой предоставлялась в распоряжение крестьян), строились богадельни и больницы, где бедные и немощные получали лечение и уход, религиозные учреждения предоставляли кров и стол тем, кто мог заплатить за это.
Церковь играла также важную культурную роль. Единственной формой образования для народа было заучивание наизусть «Кредо», «Отче наш» и «Аве Мария». Научиться читать и писать можно было только в кафедральных и монастырских школах. Кроме того, именно представители духовенства стремились поступить в университеты, возникшие в Европе во второй половине XII в. Церковь была заинтересована прежде всего в образовании клира, но от ее деятельности в этой области выигрывал и королевский дом, и светская аристократия, и королевская администрация.
Церковь и корона создавали благоприятную среду для развития искусства и интеллектуальной жизни того времени, являясь помимо прочего важнейшим источником финансов. Письменный язык, используемый в законодательных и иных документах, заложил основу древненорвежского языка. Он явно отличался от датского и шведского (восточноскандинавских языков) и вместе с почти идентичным староисландским составил древненорманнскую, или западноскандинавскую, языковую форму. Что касается литературного творчества, то для него особенно благоприятные условия сложились в архиепископской резиденции в Нидаросе и при королевском дворе в Бергене, где особо поощрялось создание исторических сочинений — саг о деяниях королей и хроники. В этой сфере безусловно лидировали исландцы благодаря своим сказительским традициям и исключительным литературным способностям. Нидарос был также центром богословской литературы.
В XIII в. лидерство в литературе принадлежало придворной аристократии Бергена, благодаря ей появилось множество переводов героико-романтических произведений и исторических трудов. Это был. один из элементов сознательной попытки внедрения европейской рыцарской культуры. Монарший круг являлся плодородной почвой для появления и такого заметного произведения того времени, как «Королевское зерцало».
Монархия и церковь определяли и архитектурные стили эпохи Высокого Средневековья. Повсюду возводились каменные здания: королевские замки и дворцы, резиденции епископов, церкви и монастыри. Их величественная архитектура служила не только практическим целям; она символизировала господствующее положение монархии и церкви в обществе. Изобразительное искусство Высокого Средневековья — как скульптура, так и живопись — было в первую очередь представлено в Домах Божьих, составляя неотъемлемую часть их убранства. Оно было зачастую непосредственным «проводником» религиозного учения, распространяемого духовенством, способствуя его укоренению в сознании населения, в большинстве своем не грамотного.
Бурный культурный расцвет Норвегии в период Высокого Средневековья был обусловлен совместными усилиями короны и церкви. Он также во многом был связан с европейским влиянием, что особенно проявилось в богословских трудах, в куртуазной литературе, романской, а затем готической архитектуре и изобразительном искусстве. Слияние местных и иностранных традиций создавало условия для независимой высокохудожественной творческой деятельности.
Для успешного развития как монархии, так и церкви была необходима экономическая структура, достаточно стабильная, чтобы обеспечить условия для регулярных финансовых поступлений. Благодаря системе земельной аренды монархия и церковь к концу Высокого Средневековья получали регулярный доход от своих земельных владений. Владения церкви на тот момент были куда более обширны, чем у короны; во многом это объясняется тем, что большая часть земель в ходе консолидации страны была передана церковным учреждениям.
Важным источником дохода для церкви и особенно для короны служили штрафы и конфискации, налагаемые от нарушителей законности. Кроме того, оба института собирали налоги. Тогдашним государственным налогом был лейданг, дополненный во внутренних областях Восточной Норвегии так называемым виссёйре («фиксированной податью»). Лейданг превратился в налог в результате замены воинской службы в мирное время ежегодными платежами. В итоге эта система получила юридическое закрепление в «Ландслове». Налоговые поступления в пользу церкви в виде десятины были куда значительнее. Первоначально десятиной в основном облагались земледельцы. При Магнусе Эрлингссоне она стала юридически обязательной на большей части территории страны. В 1277 г. была предпринята попытка распространить ее на все виды экономической деятельности, но осуществить это на практике церковь в полной мере так и не сумела. Приведенные выше источники дохода дополнялись рядом других, менее значительных.
Несомненно, в конце Высокого Средневековья доходы церкви намного превышали доходы короны. Прямым отражением этого была значительно более высокая численность духовного сословия по сравнению со служилыми людьми короля, о чем мы уже упоминали. Также очевидно, что доходы норвежской монархии существенно уступали тем, что получали правители соседних королевств и других стран Европы.
Тогда возникает вопрос: каким же образом королю и его приближенным удавалось управлять королевством со столь высоким уровнем эффективности, который, очевидно, был достигнут к концу Высокого Средневековья? Конечно, население снабжало короля товарами и деньгами, но решающую роль здесь сыграл распространенный в Норвегии так называемый бесплатный общественный труд (dugand, dugning). Фактически монархия поручала немалую часть общественных обязанностей городскому и сельскому местному самоуправлению. Так зародилась традиция, ставшая в дальнейшем характерной чертой норвежского государственного управления.
Несмотря на то, что король и центральный аппарат явно стремились уменьшить власть местных и региональных тингов и усилить собственное влияние, к системе подобных собраний не только сохранялась, но и расширялась под контролем короля. В годы правления Магнуса Лагабётира собственные лагтинги получили крупнейшие города, а в последующие десятилетия — и большинство из 10 округов, каждый из которых имел своего законодателя лагмана. Сельские и городские собрания служили центром общественной жизни на местном уровне.
Как на типгах, так и вне их, местная элита — «добрые» или «здравомыслящие» люди — всегда привлекалась к местному управлению. Важная роль посредника между королевской администрацией и сельскими общинами принадлежала бонделенсману (приставу) — представителю крестьян, с конца XIII в. исполнявшему обязанности помощника сюслемана. В более густонаселенных и специализированных городских общинах со второй половины XIII в. вводятся должности городских советников — родманов. Они осуществляли юридические и административные функции под руководством местных королевских чиновников. Не менее важная роль принадлежала владельцам и арендаторам жилья — хусфасте менн.
Законодательство Магнуса Лагабётира возлагало на местное общество серьезные задачи по поддержанию законности. Особо следует отметить практику созывов «судов» из «добрых людей», обычно состоявших из 6 или 12 членов. Продолжая древнюю традицию крестьянского общества, эти «суды» служили арбитрами и экспертами при урегулировании местных споров: разъясняли конкретные юридические права и положения, выслушивали свидетельские показания; оценивали размер ущерба, нанесенного в результате нарушений закона; определяли компенсацию, причитающуюся потерпевшей стороне. Если прежде они были неофициальными органами правосудия, то теперь их также «прикрепили» к тингу. Здесь, помимо прочего, они должны были работать заседателями вместе с лагманом, вынося приговоры по серьезным уголовным делам. Но их главной задачей по-прежнему оставалось обеспечение базы для судебных решений. «Добрые люди» в городе и деревне были также членами присяжных комиссий, которые решали вопросы оправдания (оправдывая или осуждая обвиняемого в тех делах, где иной способ прояснения фактов был невозможен), а кроме того, выполняли функции оценщиков, поручителей и свидетелей при экономических сделках.
Согласно кодексам законов Магнуса Лагабётира, органы местного самоуправления имели множество других официальных обязанностей, не связанных с поддержанием законности. В сельских районах к таким обязанностям относилось: обеспечение воинской повинности — лейданга, предоставление средств передвижения государственным чиновникам, содержание в порядке дорог, доставка почты, помощь бедным. В городах коллективные обязанности подразумевали пожарную службу и ремонт кораблей. В ряде случаев роль представителей власти играли домовладельцы — главы городских дворов. Церковь увеличивала количество коммунальных обязанностей, требуя участия в строительстве и поддержании приходских церквей и назначая церковных старост для обеспечения надлежащего контроля.
Возросшее число документальных свидетельств, относящихся к концу XIII в., подтверждает, что органы местного самоуправления в городе и деревне действовали во многом именно так, как предписывалось законом. Это означает, что монархия в период Высокого Средневековья обладала властью, основанной не только на интересах аристократии и поддержке церкви. Она также опиралась на участие местного населения в общественных делах.
Конечно, между монархией и населением возникали разногласия — частично из-за требований короны о военной и финансовой помощи, частично из-за того, что приближенные короля использовали закон в собственных интересах. Однако законодательство конца Высокого Средневековья свидетельствует, что центральное правительство стремилось предотвратить подобную или иную эксплуатацию подданных и придавало важное значение обеспечению законодательной базы и поддержке короны со стороны крестьянского общества. Уровень лейданга был ниже, чем налоги в соседних королевствах. Это объяснялось тем, что во время войны воинская служба по лейдангу сохранялась, тогда как почти повсюду в Европе всеобщее ополчение уже заменили профессиональные войска. Таким образом, норвежское крестьянство в целом сохранило большее политическое значение, чем это имело место в большинстве других европейских стран той эпохи.
Ранее мы уже отмечали, что ни духовная, ни светская аристократия Норвегии не была достаточно сильна, чтобы осуществлять власть в обществе независимо от короны. Добавив к ним крестьянские и городские слои населения, мы получим ситуацию, когда ни одна из крупных общественных групп не обладала силой, достаточной для господства над другими или для противостояния интересам монархии. Наоборот, все они в той или иной степени зависели от короля, что давало ему и правящей верхушке больше свободы действий, чем позволяли имевшиеся в их распоряжении поддержка и доходы сами по себе.
Однако не стоит путать государство периода Высокого Средневековья с современным в плане его значимости для общества и контроля над ним. Индивид в те времена был в такой степени предоставлен сам себе, настолько был зависим от своего непосредственного окружения и частных интересов, что сегодня это просто трудно представить. И горожане, и селяне испытывали куда меньший контроль и получали куда меньшую защиту со стороны государственной власти. Они не ощущали ее постоянного присутствия. В этом смысле деятельность королевской администрации была слишком скромной по масштабам, а социальные задачи, которые она выполняла, — слишком ограниченными.
Церковь оказывала гораздо большее влияние на жизнь отдельного человека, чем монархия. Это отразилось и в ее доходах, и в количестве ее структур. По всей стране она стремилась распространять одно учение и проводить в жизнь одну — христианскую — практику. Христианство, несомненно, представляло собой наиболее сильный цементирующий элемент более единого норвежского общества, сложившегося в период Высокого Средневековья.
Однако, если говорить о характере данного общества, отличного от других стран, монархия по-прежнему, судя по всему, играла более важную роль, чем церковь с ее «интернациональной» ориентацией. И все же при поддержке духовенства возникла специфическая норвежская политическая идеология, в которой «вечный король Норвегии» (rех perpetuus Norvegiae) Олав Святой играл роль великого мифического законодателя, воплощения норвежского закона и правосудия. А политика, проводившаяся монархией в периоды напряженности и конфликтов с иностранными державами, представляла собой плодотворную почву для самоутверждения норвежцев, что находило отражение в королевских сагах.
Превращение к концу Высокого Средневековья «земли норманнов» в «державу норвежского короля» означало, что норвежцы уже значительно глубже ощущали национальное единство, чем то разрозненное этнокультурное общество, которое мы смутно видим в начале эпохи викингов, во времена Оттара.



Источники:

1. Даниельсен Р. и др. История Норвегии. От викингов до наших дней; М.: Издательство "Весь Мир", 2003

[Alland]

Норвегия
Год основания - 872


Норвегия. Великий кризис


В 1347—1351 гг. большую часть Европы опустошила катастрофическая эпидемия чумы, позднее названная Черной смертью. В нашем исследовании истории Норвегии она отмечает водораздел между Высоким и Поздним Средневековьем.
Летом 1349 г. чума была завезена из Англии в Берген. В Эстланн она, возможно, также проникла из-за границы. Так или иначе, эпидемия распространилась по всей стране, опустошила Данию и почти всю Швецию, но Финляндия и Исландия в тот момент не пострадали. В Норвегии вспышки эпидемии повторялись в каждом последующем десятилетии XIV в. и с меньшей частотой — в дальнейшем. По той же схеме эпидемия развивалась в большинстве регионов Западной и Северной Европы.
Чума — болезнь диких грызунов, распространяемая среди людей через укусы крысиных блох. Наиболее часто встречается бубонная форма чумы, сопровождаемая воспалением лимфатических узлов под мышками, на шее и в паху. Без медицинской помощи, как это и случалось в Средние века, бубонная чума приводит к смертности 80—90% инфицированных. Нередко чума, проникая в систему кровообращения, осложняется вторичным сепсисом, поражая тот или иной орган — легкие, кишечник и т.д., и эти формы еще смертоноснее, чем сама бубонная чума.
Вспышки чумы, неоднократно повторявшееся уже после Черной смерти, приводили к дальнейшему сокращению населения, еще больше усугублявшемуся тем обстоятельством, что, судя по всему, болезнь с особой силой поражала женщин и детей. В том же направлении действовали и другие факторы: эпидемии иных болезней, голод, войны, природные катастрофы. Последние исследования позволяют предположить, что во второй половине XIV в. население Европы в целом сократилось на 50% и его численность продолжала снижаться, хотя и медленно, вплоть до середины XV в. Только тогда появились существенные признаки ее роста.
О падении численности населения Норвегии, как и большинства других стран, мы можем судить лишь косвенно — через его более или менее поддающиеся оценке последствия. Наиболее явным свидетельством служат тысячи заброшенных усадеб и дворов. Согласно налоговым регистрам, относящимся примерно к 1520 г., в это время от половины до двух третей существовавших в период Высокого Средневековья именных усадеб пришло в запустение. Незаселенными оставалось и две трети дворов. Эти опустевшие усадьбы и дворы не утратили полностью своего экономического значения. Многие из них использовались жителями соседних усадеб или близлежащих городов, особенно для заготовки сена и выпаса скота. Тем не менее они свидетельствуют о величайшем демографическом кризисе.
Чума не обошла ни обжитых, ни слабозаселенных областей, но в итоге люди переселялись в наиболее удобные с экономической точки зрения местности. Так чумные годы обратили вспять тенденцию к расширению заселенных территорий, существовавшую с эпохи викингов до Высокого Средневековья. Депопуляция особенно сказалась на недавно освоенных землях в лесистых и холмистых местностях, на окраинах старых сельскохозяйственных районов, а также на территориях в устьях фьордов и в отдаленных долинах и горах. В целом больше всего пострадали области, малопригодные для сельского хозяйства, не имевшие к тому же особых перспектив для поддержания жизни альтернативными средствами. Население плодородных областей лучше выдержало эпидемию. Жители прибрежных районов Вестланна и к северу от него благодаря рыболовству отделались меньшими потерями, чем сельскохозяйственные поселения в глубине материка.
Те, кто выжили, получили в свое распоряжение больше земли. Рост предложения на «арендаторском рынке» привел к резкому падению земельной ренты. Хотя в разных местностях ситуация серьезно варьировала, считается, что в целом по стране рентный доход с сохранившихся усадеб и дворов снизился примерно до одной четверти уровня 1350 г. Если мы добавим сюда покинутые дворы, которые были в очень незначительной степени или полностью неплатежеспособны, окажется, что землевладельцы в среднем получали лишь одну пятую своих прежних доходов от аренды. Цены на землю также упали, хотя и не столь сильно, как рента; в результате доходы с капитала, вложенного в арендуемую землю, снизились. Не менее показательно и сокращение — в среднем, возможно, до одной трети уровня 1350 г. — «зерновой десятины». Все это указывает на резкое падение производства.
Специалисты по истории сельского хозяйства, опираясь в своих расчетах на количество заброшенных дворов и другие признаки кризиса, считают, что численность населения сократилась наполовину или на две трети по сравнению с максимальным уровнем, достигнутым в период Высокого Средневековья. Однако исходя из этих данных нельзя автоматически делать вывод о таком же уровне падения населения. Поскольку пустели в первую очередь наиболее отдаленные и мелкие хозяйства, общее количество заброшенных усадеб и дворов не может служить прямым свидетельством сокращения населения, а снижение земельной ренты явно диктовалось состоянием рынка. Тем не менее очевидно, что падение численности населения Норвегии в Позднее Средневековье имело катастрофический и долгосрочный характер. Лишь во второй половине XV в. появляются первые робкие признаки нового роста числа сельских поселений. А оживление сельского хозяйства по всей стране стало заметным только в XVI в.
Запустение дворов было характерно для всей позднесредневековой Северной Европы. Но, похоже, оно не приобрело существенных масштабов в Финляндии, где число сельских поселений в среднем резко увеличилось; также сравнительно мало пострадали наиболее плодородные сельскохозяйственные районы Дании и Швеции. В беднейших областях этих стран и в Исландии заброшенных дворов было больше, но нигде, согласно современным оценкам, этот процесс не достиг такого уровня, как в Норвегии. Тот же вывод можно сделать в отношении Германии и Англии. В силу этого сложилось общепринятое мнение, что демографический кризис в Норвегии был особенно глубоким и продолжался особенно долго, хотя убедительных объяснений, почему так произошло, нет.
Согласно последним европейским исследованиям, сокращение населения и длительность этого процесса в других странах также были значительны, поэтому отметить какие-то особенности ситуации в Норвегии довольно трудно. Возможно, резкое сокращение числа поселений больше определялось характером заселения страны, чем людскими потерями. Запустение отдельных усадеб и дворов было и более значительным по масштабу, и более заметным, чем деревень, — ведь деревни обычно продолжали существовать, несмотря на убыль населения. Кроме того, в более южных странах Европы, да и до некоторой степени в Дании и Швеции было больше безземельных или почти безземельных батраков. Они могли исчезнуть, не оставив следа в структуре сельскохозяйственных поселений. А поскольку часть из них выжила и обосновалась на освободившейся земле, число заброшенных поселений соответственно уменьшилось.
Что послужило причинами кризиса в период Позднего Средневековья? Этот вопрос обсуждался многими европейскими, в том числе скандинавскими, историками. Без сомнения, главной причиной сокращения населения стали эпидемии чумы. С другой стороны, в нескольких регионах Европы кризисные тенденции наблюдались и до середины XIV в. Уже со второй половины XIII в. численность населения начала падать. Обычно это явление объяснялось в мальтузианском духе: рост населения превысил имевшиеся ресурсы, за чем последовало чрезмерное использование сельскохозяйственных земель. В то же время приводятся и более конкретные факты: неурожаи, природные катастрофы, войны. В качестве причин более ранних признаков экономического кризиса (падение цен на землю в Дании) указывались колебания цен и ситуация на рынке.
В связи со всем сказанным возникает вопрос, насколько кризис в позднесредневековой Норвегии обязан своим происхождением факторам, ощущавшимся уже в период Высокого Средневековья. Как первые симптомы кризиса можно рассматривать упоминания о заброшенных во второй половине XIII в. землях, немногочисленные примеры снижения арендной платы за землю до 1350 г. Нельзя игнорировать и вероятность того, что в Норвегии, как и в других странах, численность населения достигла такого высокого уровня по сравнению с сельскохозяйственными ресурсами, что еще до 1350 г. его рост прекратился, а затем начал падать. Для объяснения этого, а также масштабов и продолжительности последовавшего кризиса ученые указывали на ухудшение климатических условий: увеличение влажности и понижение среднегодовой температуры, а кроме того — на особую опасность истощения почв в зонах рискованного земледелия, к которым относится Норвегия. Развивая это, можно предположить, что неблагоприятная ситуация с продовольствием в конце Высокого Средневековья снизила сопротивляемость населения к воздействию неурожаев и эпидемий.
Тем не менее имеющиеся в нашем распоряжении данные о признаках кризиса в Норвегии до 1350 г. немногочисленны и малодостоверны. Главную «встряску» норвежское общество, несомненно, пережило позднее, с приходом Черной смерти и последующими вспышками эпидемии. Что касается возможных причин этого удара, поразившего средневековое общество, то здесь исследователям еще многое предстоит сделать.
Эпидемии чумы причинили ужасные страдания и оставили неизгладимый след в коллективном сознании. Однако если мы обратимся к долгосрочным последствиям сокращения населения, то картина выглядит не столь мрачной.
С экономической точки зрения мы имеем дело с макрокризисом. Он привел к громадному сокращению производительности и материального потребления. Но для большинства выживших последствия кризиса оказались благоприятными. Земля стала более доступной, значит, не мог не возрасти объем производства на душу населения. А если добавить к этому низкую арендную плату, составлявшую теперь лишь ничтожную долю прежней суммы, то в целом положение крестьянства в Норвегии Позднего Средневековья, должно быть, улучшилось.
В финансовом отношении кризис ударил прежде всего по тем, кто взимал земельную ренту и налоги, то есть по землевладельческой аристократии, церкви и монархии. Положение других представителей высшего общества также ухудшилось, поскольку эквивалентная стоимость их доходов (сельскохозяйственной продукции) снизилась по сравнению с ценами на ремесленные изделия и с жалованьем.
Сокращение населения способствовала развитию двух заметных тенденций в норвежской экономике. Во-первых, увеличилась доля животноводства по сравнению с земледелием. Поскольку освободились большие площади пастбищных земель, животноводство стало более продуктивным, требуя меньших затрат труда. Цены на масло и другую животноводческую продукцию оказались более устойчивы, чем цены на зерно. В итоге вместо богатого углеводами и крахмалом рациона, преобладавшего в конце Высокого Средневековья, норвежцы стали потреблять больше продуктов животноводства.
Вторая тенденция заключалась в возросшем значении рыболовного промысла. Как уже отмечалось, поселения на западном и северном побережьях неплохо пережили кризис. На крайнем севере Норвегии продолжала развиваться тенденция, проявившаяся уже во времена Высокого Средневековья: люди все в большей степени использовали продукты животноводства и прибрежного рыболовства для собственного потребления, а рыбу, выловленную во время сезонных путин, вялили и меняли на зерно и другие продукты. В Позднем Средневековье благодаря рыболовству на западном и северном побережьях вплоть до Вадсё возникли деревни с постоянным населением.
Налоговые списки, датируемые примерно 1520 г., не только указывают на относительно высокую численность населения в прибрежных районах Запада и Севера, но и свидетельствуют о более высоком уровне жизни по сравнению с самыми благополучными сельскохозяйственными областями в глубине страны. Объяснение, судя по всему, кроется в благоприятных условиях для продажи вяленой рыбы через Берген по цене, выгодно отличавшейся от стоимости зерна и других продуктов импорта. Конечно, общий объем производства вяленой рыбы существенно снизился из-за сокращения населения и лишь в XVI столетии достиг уровня начала XIV в. Но, с другой стороны, в середине XIV в. цены на нее сильно возросли и в 1400-х гг. держались на очень высоком уровне. Одним из свидетельств выгодных торговых связей с Бергеном стали ценные произведения искусства из Германии и Нидерландов, появившиеся в северонорвежских церквях.
Экономические последствия кризиса Позднего Средневековья для норвежских городов нам все еще малопонятны. Будучи центрами сбора налогов в пользу короны и церкви, а также местом проживания частных землевладельцев, города неизбежно пострадали от падения земельной ренты, налоговых платежей и других официальных источников дохода. Особенно тяжелыми были последствия в религиозных центрах страны — в Тронхейме, Ставангере и Хамаре. Но и в других городах — вероятно, в связи со снижением сельскохозяйственных поставок — численность населения уменьшилась по сравнению с периодом до 1350 г.
С другой стороны, в Позднем Средневековье в Норвегии возросла роль товарно-рыночных отношений. Об этом, в частности, свидетельствует более широкое использование монет. Таким образом, условия благоприятствовали стабилизации и даже росту городов там, где обмен товарами был главным видом экономической деятельности. Наряду с рыбой, важнейшим предметом экспорта стал лес. Торговля древесиной привлекала к норвежским берегам голландских и шотландских купцов, способствовала развитию городов на востоке (Шиен, Тёнсберг, Осло) и концентрации населения в первых погрузочных портах вдоль Осло-фьорда (предвестниках будущих ладестедер, см. главу XII), где с конца XIV в. были введены «лесные пошлины». В последние десятилетия XV в. на крайнем юго-востоке страны в практику лесозаготовок была внедрена пила на водяном приводе, что способствовало получению в 1498 г. городского статуса Оддевалем (Уддеваллой) в Бохуслене.
Берген сохранил свое положение центра экспорта рыбы и другой продукции из Северной Норвегии и колоний в западных морях, хотя торговля с Исландией и иссякла после 1400 г., когда англичане, а вслед за ними немцы начали вывозить рыбу из портов Северного моря напрямую. Торговля между Бергеном и городами Восточной Англии также в немалой степени утратила прежнее значение из-за развития рынков потребления рыбы в континентальной Европе. Площадь застройки в Бергене в Позднее Средневековье расширилась, плотность населения местами увеличилась, а его численность вновь стала быстро расти после падения во второй половине XIV в.
Похоже, ганзейцы не упустили возможности заполнить вакуум, возникший после того, как Черная смерть и дальнейшие вспышки чумы унесли немалую часть норвежцев, активно участвовавших в бергенской торговле. Рост цен на вяленую рыбу с середины XIV в. несомненно стимулировался интересом к этой торговле, что позволяет объяснить, почему около 1360 г. в Бергене был создан централизованный ганзейский торговый пункт — Контора. Возможно, решающее значение имел и тот факт, что возникший в 1350-х гг. Ганзейский союз стремился более жестко контролировать своих людей в Бергене. Контора быстро овладела складами на Пристани, и около 1000 немцев поселилось там на постоянной основе. Одновременно немецкие гильдии заняли господствующее положение в нескольких отраслях городского ремесла.
В период Позднего Средневековья Ганза создала более мелкие фактории, или торговые пункты, в Осло и Тёнсберге. Их «метрополией» был Росток, а Конторой в Бергене руководил Любек. С самого начала ганзейские купцы выгодно отличались от норвежских конкурентов высоким профессионализмом; в их распоряжении была географически разветвленная торговая сеть и более мощная финансовая база. Все это давало им преимущество и в качестве покупателей норвежских товаров, и поставщиков импортной продукции повышенного спроса. Постоянное укрепление их позиций на протяжении Позднего Средневековья не в последнюю очередь было связано с растущими объемами кредитов (в том числе необходимым оснащением и другими товарами), которыми они авансировали норвежских поставщиков, чтобы обеспечить регулярное поступление экспорта. Таким образом, они проложили себе путь в городскую посредническую торговлю (то есть покупку товаров для последующей перепродажи), усилив в то же время свое и без того господствующее положение в заморской торговле.
Особое значение имела принятая в Конторе система кредитования. Главными получателями кредитов были крестьяне-рыболовы и другие жители Севера (так называемые «северные купцы»), привозившие рыбопродукты в город. Роль независимых горожан-бергенцев, ранее покупавших рыбу на севере и доставлявших ее в Берген, в Позднее Средневековье стала более скромной, а бергенскую посредническую торговлю возглавила Контора. Ганзейцы стремились проникнуть и в городскую розничную торговлю. Но этот вид деятельности по-прежнему оставался в руках норвежцев, пользовавшихся привилегиями протекционистской торговой политики властей.
И в бергенской Конторе, и в факториях на востоке Норвегии немцы стремились обособиться от остального общества. Они добились контроля над собственными внутренними делами, которыми — в соответствии со статутами, принятыми высшим органом Ганзейского союза ханзетагом (сеймом), — руководили собственные старосты. Однако лишь в Бергене они жили компактной группой, организованной на началах экстерриториальности, вплоть до того, что браки с норвежками были запрещены. Им даже удавалось в какой-то степени избегать обращений в норвежские суды в случаях серьезных преступлений и экономических споров с норвежцами. Кроме того, только в Бергене они были достаточно многочисленны, чтобы порой открыто игнорировать норвежские власти и вводить жесткие экономические санкции против конкурентов, частично подкрепляемые актами насилия.
Норвежские историки склоняются к негативной оценке экономической роли ганзейских купцов: они эксплуатировали северонорвежских рыбаков и препятствовали становлению городского среднего класса в Норвегии. Трудно отрицать, что последнее действительно имело место, особенно в Бергене. Но, с другой стороны, ганзейские купцы способствовали росту норвежской экономики, расширяя европейский рынок вяленой трески и других продуктов из Норвегии и ее колоний. Это, очевидно, имело положительный эффект для экономики восточного и северного побережьев страны, а также для развития Бергена и других городов, даже при том, что большая часть прибыли от торговли вывозилась за границу.
Важным социальным последствием демографического кризиса стало ослабление светской аристократии. Система хирда пришла в упадок при Магнусе Эрикссоне и Хаконе VI Магнуссоне (1355—80). Владение земельными угодиями было важнейшей предпосылкой аристократического образа жизни. В Позднее Средневековье с резким сокращением доходов от аренды земли исчез основной источник существования многих королевских вассалов. Многим из них пришлось самим заняться земледелием, что лишало возможности исполнять королевскую службу. С другой стороны, меньшее число вассалов могли обеспечивать свое финансовое благосостояние за счет доли от королевских доходов, ведь последние тоже сократились. В результате многие хирдманы низших рангов пополнили ряды крестьянства. Это наиболее вероятная причина того, что доля аристократии в среде землевладельцев снизилась примерно с 20% в 1350-м до 13% в 1500 г.
Формально аристократия в период Позднего Средневековья состояла из высшей категории — рыцарей и низшей — оруженосцев. Значительное пополнение ее рядов было теперь невозможно по экономическим причинам, особенно в связи с возросшими требованиями к «элегантному» образу жизни, заимствованному у аристократии соседних королевств. Из-за стремления к наследованию титулов круг высших чинов хирда к концу Высокого Средневековья настолько сузился, что возникли трудности с пополнением численности аристократии. Депопуляция в Позднее Средневековье сделала такое пополнение просто невозможным. На этом фоне легко понять усилившуюся тенденцию к эндогамии и слиянию поместий. К началу XV в. старые норвежские баронские семьи по мужской линии полностью вымерли. Семьи более низких чинов еще могли «поставлять» претендентов на титулы, но и они, несмотря на «импорт» брачных партнеров мужского пола из соседних королевств, были слишком малочисленны, чтобы предотвратить дальнейшее угасание. К 1500 г. представителей аристократической элиты можно было пересчитать по пальцам, да и тех почти не осталось в следующие 30 лет. У Кристиана II были основания заявить в своей коронационной хартии (хондфестнинг) 1513 г., что дворянство в Норвегии почти полностью вымерло.
Однако в Позднее Средневековье между аристократией и крестьянством существовала своего рода социальная «серая зона», пока еще малоисследованная. Речь идет о большой группе семей, не отказавшихся от аристократических амбиций. Их отличительной чертой, помимо прочего, являлось наличие герба на печати. Мужчины из таких семей могли укрепить свое финансовое положение и претендовать на более высокое положение в обществе, заняв посты лагманов или освобожденных от налогов городских советников. Порой они достигали высокого духовного сана, становились чиновниками при аристократах — владельцах ленов либо поступали дружинниками к епископам или высокородным господам (herresveiner). Первоначально право иметь вооруженных дружинников предоставлялось только лендрманам, но в XIV в. такая практика в высшем свете широко распространилась. При Хаконе VI институт дружинников при аристократах был признан и стал использоваться королевской властью в военных целях.
В результате падения доходов церкви численность норвежского духовенства постоянно сокращалась. На местах один священник часто обслуживал несколько приходов. В высших слоях иерархии возникла тенденция к слиянию доходов от нескольких духовных постов, что позволяло держать меньше священнослужителей. Падение арендной платы особенно сильно ударило по монастырям, финансовое положение которых почти полностью зависело от земельных доходов. Для соблюдения религиозных обрядов и выполнения других обязанностей монастыри обходились минимальным числом монахов и монашек. Снижение доходов привело к внутренней деморализации и упадку, а внешне — к потере престижа. В результате еще до Реформации несколько монастырей прекратили существование.
Тем не менее, поскольку прежде духовное сословие было весьма многочисленным, а его структура достаточно разветвленной, оно могло позволить себе сократить число высшего духовенства пропорционально убыли населения, не теряя влияния в обществе. Авторитет церкви от этого в Позднее Средневековье не пошатнулся, а еще более укрепился. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что стоимость ее доли земельной собственности возросла почти до половины общего объема, не в последнюю очередь благодаря новым дарам за поминовение умерших.
В более благополучном крестьянском обществе Позднего Средневековья мы обнаруживаем уверенно стоящих на ногах представителей нового верхнего слоя («элиты»), которые имели собственные печати и исполняли широкий круг общественных обязанностей на местах. Пополняясь обедневшими аристократическими семьями, эта элита составила социальную «серую зону» между крестьянством и дворянством. Именно мужчины из таких семей в Позднее Средневековье возглавили сопротивление на местах финансовым претензиям центра. В то же время самоуважение крестьян подпитывалось тем, что экономическое положение большинства из них улучшилось.
Более значительное снижение рентных доходов в Норвегии по сравнению с соседними странами связано с тем, что норвежское крестьянство занимало более сильные позиции в отношениях с землевладельцами. Это означало, что в период нехватки арендаторов рыночные механизмы действовали свободнее. В соседних королевствах сильная землевладельческая аристократия сумела заставить арендаторов платить более высокую ренту. В Дании, на острове Зеландия в Позднем Средневековье было даже введено крепостничество с трудовыми повинностями для арендаторов. Таким образом, Дания оказалась на границе тех регионов Восточной Европы, где властью помещиков были ликвидированы крестьянские свободы.
Эпидемии чумы второй половины XIV в, нанесли жестокий удар по городскому населению. Как мы видели, в Бергене вакуум, возникший в результате убыли населения, заполнили ганзейские купцы и немецкие ремесленники. Тем не менее в городской экономике хватало места и для норвежских купцов и ремесленников, хотя первые уже не принимали участия во внешней торговле и играли лишь скромную роль посредников. В Осло и Тёнсберге открывалось широкое поле деятельности не только для ганзейцев, но и для отечественных предпринимателей, в том числе во внешней и посреднической торговле.
В период Позднего Средневековья городскую элиту — хусфасте менн — сменил класс бюргеров, состоявший из независимых торговцев и мастеров-ремесленников. Поскольку в эту группу в дальнейшем влились также ремесленники и розничные торговцы, принадлежавшие ранее к средним слоям общества, она составила более широкую прослойку, чем хусфасте менн. Одним из результатов этого процесса стала более сложная общественная структура, четко разделенная на две части — бюргеров и рабочих.
Через некоторое время получение статуса бюргера стало необходимым условием для ведения самостоятельного промысла в городах. Возможно, отчасти это объяснялось необходимостью ограничить активность ганзейцев в Восточной Норвегии. Впервые формальный статус гражданина города был зафиксирован в Тёнсберге и Осло в первой половине XIV в. Известно и о его существовании в других городах XV в. В Тёнсберге и Осло некоторые ганзейские купцы сочли для себя выгодным покинуть союз и принять норвежское гражданство, однако Контора в Бергене запретила своим людям поступать таким образом.
Развитие местного бюргерства опиралось на капиталы и профессиональные навыки растущего числа иммигрантов: немцев, голландцев, шотландцев (в том числе с Оркнейских островов), а к концу Позднего Средневековья — и датчан. В 1440-х гг. корона сняла запрет на торговую деятельность в сельских районах. Права купцов на занятие куплей-продажей в местностях вокруг городов, иногда жестко ограниченных, все расширялись. Ганзейские купцы в эти районы не допускались, так что им пришлось сосредоточить усилия на защите уже завоеванных позиций в конкуренции с местными бюргерами и другими иностранцами, а также в борьбе с решениями властей по поводу торговых концессий. В городах Восточной Норвегии ганзейцы «перешли к обороне» раньше, чем в Бергене.
Верхушка бюргеров обычно стояла одной ногой в городе, а другой — в сельских районах. Зажиточные бонды и деклассированная аристократия принимали участие в экономической жизни городов, а бюргеры, в свою очередь, вкладывали капиталы в землю, прежде всего вблизи городов, которую они обрабатывали самостоятельно. Это приносило большую прибыль, чем сдача ее в аренду по низкой цене, и наряду с аналогичной системой управления со стороны городских церковных учреждений привело к появлению скоплений заброшенных дворов вокруг городов. Представители городской и сельской элиты установили тесные связи между собой, многие из них породнились с мелкими дворянами. В этом смысле семьи городских советников обладали ярко выраженным переходным статусом.
Наиболее важным политическим результатом демографического кризиса стало ослабление королевской администрации. Вслед за падением земельной ренты произошло резкое сокращение (вдвое) регулярных доходов от налогов. Попытки введения дополнительных налогов не могли компенсировать эти убытки, к тому же подобные инициативы сводились на нет из-за оппозиции и угрозы восстаний со стороны обретшего уверенность в себе крестьянства. Доходы от штрафов и конфискаций также снизились в связи с убылью населения. Кроме того, таможенные пошлины, которыми Хакон V обложил экспорт, вывозимый иностранцами, были отменены в 1343 г. под давлением ганзейцев. Еще до кризиса численность административного персонала была низкой, учитывая масштаб задач по управлению такой обширной и топографически разделенной страной, как Норвегия. Теперь же финансовая база монархии сократилась в два с лишним раза. Кризис Позднего Средневековья еще больше ослабил Норвегию в военном и экономическом отношении, и стремление ее соседей установить в стране свое влияние возросло. С упадком норвежского дворянства ослабло и военно-политическое руководство страной. В результате обеспечивать эффективное центральное управление стало трудно, а то и вовсе невозможно. В этой связи заключение унии с Данией в 1380 г. представляется вполне естественным развитием событий.
Условия теперь благоприятствовали укреплению церкви в качестве независимого общественного института и усилению ее влияния на светские власти. В то же время, ослабление королевской администрации открыло путь для децентрализации политической и правовой систем, предоставлявших местным властям в городе и деревне больше независимости.
Кризис в период Позднего Средневековья затронул и культуру, С падением королевских и церковных доходов возможности финансировать деятельность в области культуры сократились. А после подчинения страны датской монархии у норвежской короны и церкви исчезло и само желание заниматься этим.
Литературная деятельность, получившая развитие в придворных и церковных кругах в период Высокого Средневековья, теперь сошла на нет. Перестали создаваться произведения искусства для убранства церквей. Большая их часть в Позднее Средневековье ввозилась из Ганзы. Одновременно корона и церковь почти прекратили строительство, а архитектурные памятники Высокого Средневековья понемногу приходили в упадок.
Не в последнюю очередь благодаря королевской администрации древненорвежский письменный язык почти приобрел единую для всей страны литературную форму. В Позднее Средневековье норвежские диалекты приблизились к разговорному языку того времени, но среда для параллельного возникновения его письменной формы отсутствовала. «Средненорвежский» письменный язык (ок. 1350—1550) все больше представлял собой смесь шведского, датского и нижнегерманского наречий и постепенно уступил место чисто датскому языку. Примерно к 1500 г. большинство людей уже не понимали написанного по-древненорвежски.
В этих условиях норвежская литературная традиция в той мере, в какой она вообще существовала, продолжала жить лишь в устных преданиях, народных балладах, фольклоре, сказках и легендах.



Источники:

1. Даниельсен Р. и др. История Норвегии. От викингов до наших дней; М.: Издательство "Весь Мир", 2003

[Vika Belova]

ОГРОМНОЕ!!! СПАСИБО!!! За то, что поделились знаниями, а главное видением и личным восприятием!
А меня поразило понимание норвежцами смысла праздника Пасхи, кстати точность мышления, вероятно также может быть обусловлена самой историей, они строили корабли, значит знали что такое единомыслие, т.к. в одиночку плот можно построить, а корабль...они пережили много бед и научились любить друг друга.

Påske

For alle kristne er påsken viktigste høytid,
der Kristi død og oppstandelse på Golgata er det sentrale.


Ordet påske har utviklet seg fra norrønt páskar,
som er en flertallsform, mens vi nå bruker entallsformen.
как я понимаю,
"Для каждого христианина Пасха - важнейший праздник, в центре которого вон там на Golgata...
умер и воскрес Христос. Само слово Пасха подвигает норвежца стать сопричастником Пасхи,
являясь наиболее ёмким символом,именно сейчас, - в то время, пока мы отдаёмся этому образу."

Возможно, знатоки норвежского языка могут поспорить со мной относительно точности перевода на русский,
но мой духовник потратил на то, чтобы объяснить мне суть поста - сотни! часов своего личного времени.
Прежде всего я поражена, что весь пост норвежцы пишут и говорят о Пасхе, нигде не обсуждается
кто как постится - есть понимание, что вон там воскрес Христос и мы идет ему навстречу, что мы не отмечаем
очередную "годовщину" Пасхи, а именно сопереживаем это, становимся соработниками Христа именно в предверии
этого события.
Викинги для меня пока загадка,но христианство не могло ослабить Норвегию даже по одной причине,
христиане сокрушали идолов, но никогда не сокрушали веры, если вера у народа была - она есть и будет,
честно говоря, когда я познакомилась с первым норвежцем в моей жизни, то была в шоке именно от веры
этого человека, который, по его словам, редко бывает в церкви, но у него ЕСТЬ взаимоотношения с Богом.

В понимании обывателя викинги - это герои исторических фильмов, однако наши исторические фильмы тоже
представляют Великих князей "немножко побывавшими в химчистке"...
А сколько бы патриарх ни призывал русских вести себя на масленницу поскромнее,
т.к. это - подготовка к посту, - славяне в это время гуляли и гуляют ...
это вопрос какого-то глубинного самосознания, на мой вгляд.
Да и возьму на себе смелость сказать, что Богу пост не нужен, самому человеку да,
- нужен, причем очень индивидуально, как сильно действующее лекарство,
а вот почему норвежцы говорят о Пасхе на протяжении всего поста, а мы только в Светлую седмицу??
Но хотя бы за них порадовалась, викинги выжили благодаря вере и стремлению: "Alt for Norge!" -
"Всё для Норвегии!"
-девиз королей Хокона, Улава и Харальда. Мне радостно видеть действительно! - норвежцы патриоты -
до сегодняшнего дня - патриоты. Викингский конунг Харальд Прекрасноволосый объединил Норвегию
в единое госудаство, сто лет спустя Лейф Эйрикссон "окрестил" Америку, назвав её Винланд,
но через 500 лет Колумб открыл туда дорогу сотням переселенцев и Америка приобрела совсем иной менталитет.
с христианами-американцами мне приходилось лично общаться - есть у них пасхальная радость, настоящая
от души, но таких слов как приведенная выше цитата мне не приходилось слышать,
это какое-то глубоко православное видение сопричастия переживанию Пасхи, просто уверена, что это у
норвежцев глубоко личное "norrønt páskar" - здорово на самом деле, у нас как-то не принято поздравлять с
Пасхой заранее, а они поздравляют и правильно, думаю, что викингов христианами сделал труд, они
умеют трудиться, да и в давние времена умели, корабли строили отличные и ходили на них далеко.
Очень интересная тема, мне думается, что викинги и христианство - это не противоположные вещи,
может быть точнее сказать, что мне хотелось бы чтобы это было так, потому что и то, и другое
привлекательно.

[Словослав]

озеро скандинавского бога Вотана в Карелии. Знают ли об этом скандинавы?