[JulyWinter]

Финляндия не чужая. Этим сказано самое главное. Она не чужая, она почти своя.
Чужеродные перья украшают шляпы, бананы на рынке дешевые, средний гражданин пытается преодолеть свои комплексы, пестует в себе национальную гордость, забивается в раковину и выглядывает из нее, в этой раковине есть еще одна раковина. Но в глубинах души, в первобытности языка, средь лесных чащоб, в своих деяниях он такой же, как мы, знакомый нам с рождения.
Они и впрямь медлительны и молчаливы и не так уж хорошо понимают нашу горькую иронию. Их бесшабашность порой от водки, и тогда другой, не их мир становится им ближе и доступнее. Их шутки кажутся неуклюжими, случается, они наступают тебе на ноги, но они бок о бок с тобой. Ведь они это ты, если всеединство рядом и мир один-единственный.
Из глубины времен слышатся единые заклинания.

* * *

Из дремучей чащи донесся рык. Может, это был самолет? Или гудение шмеля, отдающееся в ушах?
Где-то за этими камнями бурлила цивилизация. Люди улыбались, но иногда им бывало не по себе. Из звуков создавалось искусство. В ушах звенело. Барабаны далекой Африки звали, но тебе туда было не надо.
Блеклый цветочек склонился над еще более блеклым мхом. О, эти тайники любви, кому дано заглянуть в них. В сутолоке ощущается доброжелательность, она распространяется и на тебя, хоть ты и далеко.
Крепкий деревенский паренек, открыв рот, смотрит на звезды. Их мерцание над гранитными глыбами завораживает. Плавно танцующие в вышине раскаленные небесные светила в наших глазах давным-давно остывшие тела.
В девочках зреет будущее. Как и во всем живом. Неважно, бежишь ты или прогуливаешься, размахиваешь посохом или беседуешь с трубкой в руке, точишь нож или кормишь рыбу в зараженном море.
Голоса еще живы.

* * *

Лето умерло, сменившись осенью. Но еще слышно его последнее биение. Вскоре белый ковер ровным слоем покроет все вокруг. Финляндия – это что-то холодное, сказали мне в Париже. Ты не нашел северную колдунью, ведь нет? У нее разлетающиеся кудри, она красива и сочиняет стихи. И дети во сне повторяют их.
В Италии финский певец пел о чувствах, наполнявших его. Его знали везде. Прекрасный вкус уравновешенного народа внес свою лепту в мировую сокровищницу искусства. Своим пением он уже не заставит солнце светить и ветер дуть, но свое дело он сделал. Он создавал. И это то, что никогда не исчезнет.
Строгие здания стоят на центральной площади. Югенд напоминает эпос. Аалто создал мебель на все времена. Переменчивая мода кочует из страны в страну, финн же хранит свое достоинство, он помнит героев своей страны и любит перебирать в памяти те далекие времена, в которые они жили.
И плывет музыка Сибелиуса над верхушками елей, над тундрой, через ледяные просторы в Америку.

* * *

Баня – это то, что принято славословить. Однако что может доставить большее наслаждение, чем предбанник.
У каждого мелкого землевладельца в Финляндии свое озерцо. Из покосившейся баньки он прыгает в ледяное месиво. В стенах дорогого международного отеля красуется выложенный кафелем бассейн. Черно-белые квадраты дробят его зеркальную поверхность. Его не раз утрачиваемая целомудренность не окрашивается красным.
Отправишься в Иванов день в лес, в гости к молодым березкам. Достанешь из-за пояса нож и, благословляя каждую ветку за ее дар, говоришь: прости меня, дерево, за то, что срезал твои ветки, я не лишу тебя твоей единственной жизни.
Если ты хоть раз изготовил веник, то будешь делать это до конца своих дней. Даже будучи больным, ты все равно встанешь с постели, чтобы нарезать веток и ровненько сложить их в пучок.
Что-то остается от твоей жизни. Ушедшая с потом влага просочится в ручеек вечности; из поднявшегося над тобой пара образуется облачко.
Поля под паром. Равнодушно смотришь на осенние заморозки. Европа хочет тебя накормить. В твоей стране самый дорогой в мире хлеб. Гордость за северное земледелие, насчитывающее не одно тысячелетие.
Звенит растение, что растет свободным.

* * *

Белые и красные бились на этой земле. Памятники им стоят рядом. Болезнь еще не преодолена. Честных возмущает бесчестие. Люди не хотят мириться с несправедливостью своего появления на свет.
Женщины немного мужчины и мужчины немного женщины. В постели выяснится. Честь егерям и честь финским женщинам. Бок о бок они вкалывают на полях и на кухне. Животы растут, род продолжается, земля покрывается пестрыми листьями.
Еще открыт мир и надежда улыбается каждому.
Пекка погиб, осталась лишь каменная табличка на свободной земле. История пугает здесь меньше, чем в других местах на белом свете. Распадается грозная сила. Как славно протянуть другому руку.
Границы закрыты. Оленям, жаждущим свежего воздуха, хорошо стоять на скалистых утесах. Усыновленных черноглазых ребятишек дразнят их сверстники. Береги свой народ, усмири свою нетерпимость. Светловолосые на краю земного шара.
Ведь гимны всех народов звучат торжественно.

* * *

Ты больше не слышишь стрекотания кузнечиков. Высокие звуки заперты на замок. Так начинается предсмертное притупление чувств.
Ты еще учишь чужие языки, еще наслаждаешься пением ангелов, еще шумит вокруг тебя космос. Ведь ты гражданин мира.
Страна наша Суоми.
Переливаются краски, грохочут барабаны, тебе слегка неловко. От неторопливых речей распирает грудь, даже лошади горделиво выгибают шею.
Медведь, друг мой, ты хочешь что-то сказать мне? Я и сам кое-что знаю. На краю обрыва сидит старик, перебирает струны каннеля. А мальчишка с тугой шеей играет своим членом. Отсюда народ черпает свою жизненную энергию.
Здесь можно встретить и утонченных барышень, однако в народной песне хватает непристойностей. Старые слова, сказанные напрямик, становятся двусмысленными. Люди стыдятся того, что естественно. Уже давно никто не поджаривает на сковороде кофейные зерна. Пестрые целлофановые упаковки соревнуются между собой. Когда начинаются распродажи, женщин охватывает азарт.
Пунктиром звенит твоя песня.

* * *

И даже осень – время Финляндии. Никто не торопится убирать урожай. Картофельные поля вновь почернели, клубни в пазухе земли смиренно ждут своего часа. Неторопливый человек дорожит своим временем. Женщина зря не болтает, у детей свои школьные заботы, кошка щурится на низко скользящее солнце.
Дому, выкрашенному в красный, хочется простоять еще несколько сот лет, но он из дерева. Маленькие верхние окошки говорят о том, что страна эта северная, да и вообще есть ли еще что-нибудь за ними? Где-то, конечно, есть баня, надо ее найти.
В этот субботний вечер отовсюду вьется дымок. Качели заброшены, в голове еще звучит музыка.
Весельчаки разъехались по городам и околачиваются неподалеку от вокзалов. Еще растет ячмень, еще пьют пиво. Это что – так заведено, чтобы оно лилось рекой, заполняя даже лужи возле поселковых пивных?
Девушки, похоже, не ждут, их годами учили независимости. Исчез, да, исчез тот красивый и волнующий обычай, когда девушки ждали парней, чтобы вместе встретить рассвет. И все же они ждут. Хотя и таятся, и насмешничают. Интересно, приближаются или удаляются звуки гармони?

* * *

Туман набирает силу. Сперва заключает в свои объятия небо. Затем опускается ниже, откусывает верхушки елей, окутывает своим мягким покрывалом желтые березы, красные клены, бурые ясени, поглощает даже стволы и проникает к корням. Затем наползает на равнины, не чураясь низкой травы, и танцует над озерами, где живут древние феи. В конце концов окутывает и тебя самого, ты сливаешься с тьмой, ты как заговоренный, никто не будет знать, где искать тебя.
Что ж, проспи ночь, авось к утру туман рассеется. Ничего подобного. Только в полдень ты вновь начинаешь различать свинцовую поверхность озера. Весной оно манило тебя свой синью, теперь же величаво замерло. Надменное финское озеро в объятиях осени. Даже солнцу не улыбнется.
Но налетит ветер, заставит забурлить воду, и величавого спокойствия как не бывало, одно бесплодное мрачное кипение. Даже первый снег ждет лучших времен. Мать-вода шепотом досказывает сказку.
Вокруг звенящая тишина.

* * *

Водка – это та истина, которая обжигает нутро финно-угров. Огнем проникает в него, движения этого плавного танца знакомы ему со времен предков. Мы не правим миром, но в этом мелком заливе море нам по колено. Огромный лось покачивает рогами. Одобрительно кивает цивилизации. Ожерелье из дроби украшает его грудь.
Сквозь дремучий лес, под сводами деревьев, через каменные гряды шагает лесник, лицо его насуплено и взгляд обращен на города, где люди грешат, хотя он и не видит этого. Его ждет штоф, да и из бутылки можно отхлебнуть. Одно только предчувствие этого пьянит.
Твои отрывочные мысли уложены в шпалы, из шарящей руки вырастает бесконечное полотно. По этой лестнице ты едва ли доберешься до неба.
Девушка в белых кружевах стоит на пороге церкви, ее плоть и кровь томятся. Один глоток из серебряного бокала проникает в грудь тяжестью веков, ощущением вечно повторяющейся истории.
Струится и журчит источник любви.

* * *

Свинцовая тяжесть давит на грудь. Ты становишься единым целым с этой глыбой. Живущий мечтами народ все еще сторожит покосы, жнет серпом урожай видений.
Рифмы тяжелые. Отбивает польку северная ступня, вздрагивает от топота ног дерн. Трава поднимает голову, ей все равно. Персидский ковер, чем больше по нему ходишь, тем он становится ценнее. То же и с травой Финляндии.
Солнце тундры садится всегда по-разному. Тропик северного оленя знает, куда держит путь. У света тысячи оттенков.
Мох вовсе не такой гладкий, каким его считают. Прислушайтесь к его проникновению в безжизненные пространства. Все, что теплее льда, еще не есть тепло. Твои тридцать семь – мерило мира. Почему-то ты думаешь, что северным народам никогда не бывает холодно. Но ведь и они ищут внутреннего тепла.
Тебе не под силу взять в охапку финскую скалу. Гранит уже сам по себе отталкивает, на гладком склоне скалы даже мху не удержаться. Порой ты взбираешься на нее и не знаешь, что тебе делать там.
Разве что прогорланишь полстроки песни.

* * *

Рыбак сталкивает лодку на воду, разбивая ее поверхность. Чего-чего, а воды здесь хватает. Усердный человек килем своей лодки может исписать даже бесконечное водное пространство.
Озеро лепится к озеру, словно огромные глаза светлокожих людей, смотрящие в небо. Водоемы возникают из водоемов, и все же находятся педанты, пересчитавшие все озера Финляндии вплоть до луж. Но ведь летают же самолеты, и камеры запечатлевают непостоянную истину материи.
Живое пожирает живое. Враги смотрят в оба. На рынке торговка рыбой ловко срезает плавники у радужной форели. Покупатель с наслаждением наблюдает, как женщина потрошит рыбу, следит за ее точными как у художника движениями.
Копченая салака уложена как на подбор ровными рядами, словно только что пойманная с борта одной и той же лодки. Это не еврейский магазин, здесь умеют выставить товар.
Маленькая цивилизация противостоит древнему ручному труду. Повсюду валяется бумага. Нет больше очага, где можно было бы сжигать ее. Природу наводнила пластмасса. Зуб не берет ее.
Жесть еще позвякивает, пока не покроется ржавчиной.

* * *

О, эти бревенчатые плоты, канувшие в историю. Эта ненасытная прожора поглотила и многое другое.
Были проворные парни, сновавшие по этим движущимся посудинам, уносившим их все дальше от дома, от девочек, от купаний в студеной бурлящей пучине. Они ушли, скрестив на груди руки, кто молодым, кто старым. Незадачливая старость оплакивала ушедшую молодость. И все-таки жалели тех, кто обрел ледяную могилу в весенних потоках.
Дожить до старости долг каждого человека, но кто еще с такой легкостью смог бы лишить себя жизни, как не влюбленный в лес финноугр. Может быть, для него этот переход более естественен, чем для других?
Тех, кто так уходит из жизни, не становится меньше. И это о чем-то говорит. Словно и над тобой нависла тень слабодушных непротивленцев.
Вернись к мальчишкам на плотах, проживи их жизнь в своем воображении. Испытай тоску по давним временам, но не печалься, ведь эти картины совсем как живые.
Сквозь шум воды доносятся голоса.

* * *

Железный плуг разбивается о скалы. Ты стоишь потерянный, держа в руке обломки. К тебе, сопя, приближается древний человеко-бык с белой холкой, он готов перепахать даже камни. Во всем его существе угадывается упорное стремление.
А ты сеешь и сеешь. С сомнением смотришь, произрастет ли когда-нибудь что-нибудь. Поколения приходят и уходят, а твой ячмень чахнет, болеет бескровной болезнью севера.
Еще не исчез сладкий запах кофе и гул голосов карелов. Хитрая все же штука жизнь, и эта мысль вызывает у тебя усмешку.
Ты испокон веков восхищаешься благородной чистотой расы, ты ценишь свою белую кожу. Теперь ты рвешься в Испанию, строишь финские кабачки на берегу Средиземного моря, ты разбогател и позабыл свой эпос. Где твои мельницы и где твои печи? Да и останется ли твоя кожа такой белой?
Дочери не помнят, кто из батраков романского происхождения, а кто древний житель ледяных полей. Ты изо всех сил стремишься стать европейцем. Стать тем, кто спустя несколько тысячелетий принес сюда свой язык.
Нийло, этот житель лесов, пьет теперь огненный напиток в более изысканном окружении, однако вкус у этого напитка уже не тот.
В далеком краю слышится медлительный акцент.

* * *

В действительности же весь мир наводнен финнами. Они передвигаются группами и заглядываются на разные чудеса.
Однако набраться смелости можно и в одиночку. Если нет никого, кому можно было бы рассказать свой сон, надо такого человека придумать. А еще лучше – найти. Чтобы выслушал тебя. А в знак благодарности ты выслушаешь его.
Даже тот, кто за год произносит не более девяти с половиной фраз, нуждается в слушателе. Цену слова они взвинтили. Честный скорее останется голодным, нежели станет сорить деньгами.
Хлеб выпекается вручную и эта работа требует мастерства. Хозяйка экономит, она с мужчиной на равных. Но даже в Финляндии мужчины еще не рожают.
Благодаря эмансипации среди туристов больше женщин. Немало тех, кто мечтает о первобытном неравенстве, но об этом вслух не говорят.
Да и коммунизм годится на то, чтобы ссылаться на него. То, чего боятся – то, в какой-то степени, и любят. Во всяком случае, можно пошуметь и попугать слабонервных.
Любопытство притупляется, если его проявлять слишком часто. Самолеты снуют туда-сюда, и мир становится слишком тесен.
Из темноты джунглей раздается финское ругательство.

[Deniis]

Довольно интересно! А позвольте узнать, откуда такие краски, чтобы нарисовать так живописно?

[JulyWinter]

Deniis,это записки одной эстонской писательницы.Финляндия для неё второй дом