[Katten]

Норвежская мелодия
Я с тоской,
Как с траурным котом,
День-деньской
Гляжу на старый дом,
До зари
В стакан гремит струя,

(О, Мария,
Милая моя...)

Корабли сереют
Сквозь туман,
Моря блик
Сведет меня с ума.
Стой! Замри,
Скрипичная змея!

(О, Мария,
Милая моя...)



Разве снесть
В глазах бессонных соль?
Разве есть
Еще такая боль?
О миры
Скрежещется ноябрь!

(О, Мария,
Милая моя...)

Кончен грог.
Молочницы скрипят.
Скрипку в гроб,
Как девочку, скрипач.
Звонари
Уходят на маяк.

(О, Мария,
Милая моя...)



День как год,
Как черный наговор.
Я да кот,
И больше никого,
Примири
Хоть с гибелью меня,

О, Мария,
Милая моя!

И.Л.Сельвинский

1932, Пароход "Пронто" (Норвегия),
пролив Лаперуза

***
Норвежские фиорды

Я — северянин, и фиорды
Норвежские — моя мечта,
Где мудро, просто, но и гордо
Живет Царица Красота.

Лилово-стальные заливы
В подковах озерносных гор;
В них зорь полярных переливы,
Меж сосен белой розы взор.

И синеглазые газели,
Чьи игры созерцает лось,
Устраивают карусели,
Где с серым синее слилось…

Там тишина невозмутима,
И только гордый орлий клич
Ласкает ухо пилигрима,
Способного его постичь...
И. Северянин

1918

[Krum-Bum-Bes]

СНЕЖНЫЕ БОГИ

Я вижу их в сумерках утренних,
Суровых богов Скандинавии,
В дыхании воздуха зимнего
Все едут они на конях.
Вон конь Двоебыстрый весь в яблоках,
Вон конь Златоверхий, весь в золоте,
Конь Грузный, копыто туманное
Конь Вихрь, легконогий размах.

Двенадцать коней огнедышащих,
У всех имена означительны,
Конь Блеск между ярких блистателен,
Острийный меж скорыми скор.
У каждого бога есть пламенник,
Скакун, незнакомый с усталостью,
Лишь Бальдера конь весь был пламенем.
Лишь пешим громовник был Тор.

Куда они едут могучие?
Куда устремляются, строгие?
Что манит к себе ослепительных,
Огнем удвояя их блеск?
Кто скажет? Но льдины ломаются,
Утесы гремят перекличками,
Пещеры откликнулись звонами,
В деревьях послышался треск.

Три корня у Древа всемирного,
Один до Богов устремляется,
Другой к Исполинам драконится,
А третий идет в Дымосвод.
Под третьим змеиная ямина,
Оттуда родник пробивается,
Там влажная мудрость качается,
Кипит, и горит, и течет.

Кто этой воды прикасается,
Тот молод и миг и столетие,
Он бросится свежим в сражение,
Он любит все в первой любви.
Сам Один так жаждал той мудрости,
Что отдал свой глаз за глоток ее.
Двенадцать богов устремительных
Желают омыться в крови.

Константин Бальмонт

http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0710.shtml

[Klerkon]

НА МОТИВЫ ГРИГА.

Кричит победно морская птица
Над вольной зыбью волны фиорда.
К каким пределам она стремится?
О чем ликует она так гордо?

Холодный ветер, седая сага
Так властно смотрят из звонкой песни,
И в лунной грезе морская влага
Еще прозрачней, еще чудесней.

Родятся замки из грезы лунной,
В высоких замках тоскуют девы,
Златые арфы так многострунны,
И так маняще звучат напевы.

Но дальше песня меня уносит,
Я всей вселенной увижу звенья,
Мое стремленье иного просит,
Иных жемчужин, иных каменьев.

Я вижу праздник веселый, шумный,
В густых дубравах ликует эхо,
И ты проходишь мечтой бездумной,
Звеня восторгом, пылая смехом.

А на высотах, столь совершенных,
Где чистых лилий сверкают слезы,
Я вижу страстных среди блаженных,
На горном снеге алеют розы.

И где-то светит мне образ бледный,
Всегда печальный, всегда безмолвный...
...Но только чайка кричит победно
И гордо плещут седые волны.

1905 г.


ЗАЧАРОВАННЫЙ ВИКИНГ.

Зачарованный викинг, я шел по земле,
Я в душе согласил жизнь потока и скал,
Я скрывался во мгле на моем корабле,
Ничего не просил, ничего не желал.

В ярком солнечном свете — надменный павлин,
В час ненастья — внезапно свирепый орел,
Я в тревоге пучин встретил остров ундин,
Я летучее счастье, блуждая, нашел.

Да, я знал, оно жило и пело давно,
В дикой буре его сохранилась печать,
И смеялось оно, опускаясь на дно,
Подымаясь к лазури, смеялось опять.

Изумрудным покрыло земные пути,
Зажигало лиловым морскую волну…
Я не смел подойти и не мог отойти,
И не в силах был словом порвать тишину.

1907 г.


ШВЕЦИЯ.

Страна живительной прохлады
Лесов и гор гудящих, где
Всклокоченные водопады
Ревут, как будто быть беде.

Для нас священная навеки
Страна, ты помнишь ли, скажи,
Тот день, как из варягов в греки
Пошли суровые мужи?

Ответь, ужели так и надо,
Чтоб был, свидетель злых обид,
У золотых ворот Царьграда
Забыт Олегов медный щит?

Чтобы в томительные бреды
Опять поникла, как вчера,
Для славы, силы и победы
Тобой подъятая сестра?

И неужель твой ветер свежий
Вотще нам в уши сладко выл,
К Руси славянской, печенежьей
Вотще твой Рюрик приходил?

1918 г.


СТОКГОЛЬМ.

Зачем он мне снился, смятенный, нестройный,
Рожденный из глубин не наших времен,
Тот сон о Стокгольме, такой беспокойный,
Такой уж почти и нерадостный сон?

Быть может, был праздник, не знаю наверно,
Но только все колокол, колокол звал;
Как мощный орган, потрясенный безмерно,
Весь город молился, гудел, грохотал…

Стоял на горе я, как будто народу
О чем-то хотел проповедовать я,
И видел прозрачную тихую воду,
Окрестные рощи, леса и поля.

«О, Боже, — вскричал я в тревоге, — что, если
Страна эта истинно родина мне?
Не здесь ли любил я и умер не здесь ли,
В зеленой и солнечной этой стране?»

И понял, что я заблудился навеки
В слепых переходах пространств и времен,
А где-то струятся родимые реки,
К которым мне путь навсегда запрещен.

1918 г.


НОРВЕЖСКИЕ ГОРЫ.

Я ничего не понимаю, горы:
Ваш гимн поет кощунство иль псалом
И вы, смотрясь в холодные озера,
Молитвой заняты иль колдовством?

Здесь с криками чудовищных глумлений,
Как сатана на огненном коне,
Пер Гюнт летал на бешеном олене
По самой неприступной крутизне.

И, царств земных непризнанный наследник,
Единый побежденный до конца,
Не здесь ли Бранд, суровый проповедник,
Сдвигал лавины именем Творца?

А вечный снег и синяя, как чаша
Сапфирная, сокровищница льда!
Страшна земля, такая же, как наша,
Но не рождающая никогда.

И дивны эти неземные лица,
Чьи кудри — снег, чьи очи — дыры в ад,
С чьих щек, изрытых бурями, струится,
Как борода седая, водопад.

1918 г.


НА СЕВЕРНОМ МОРЕ.

О, да, мы из расы
Завоевателей древних,
Взносивших над Северным морем
Широкий крашеный парус
И прыгавших с длинных стругов
На плоский берег нормандский —
В пределы старинных княжеств
Пожары вносить и смерть!

Уже не одно столетье
Вот так мы бродим по миру,
Мы бродим и трубим в трубы,
Мы бродим и бьем в барабаны:
— Не нужны ли крепкие руки,
Не нужно ли твердое сердце,
И красная кровь не нужна ли
Республике иль королю? —

Эй, мальчик, неси нам
Вина скорее,
Малаги, портвейну,
А главное — виски!
Ну, что там такое:
Подводная лодка,
Плавучая мина?
На это есть моряки!

О, да, мы из расы
Завоевателей древних,
Которым вечно скитаться,
Срываться с высоких башен,
Тонуть в седых океанах
И буйной кровью своею
Поить ненасытных пьяниц —
Железо, сталь и свинец.

Но все-таки песни слагают
Поэты на разных наречьях,
И западных, и восточных;
Но все-таки молят монахи
В Мадриде и на Афоне,
Как свечи горя перед Богом,
Но все-таки женщины грезят —
О нас, и только о нас!

1918 г.

(Николай Гумилев).

[Katten]

Огромная подводная ступень,
Ведущая в Нептуновы владения -
Там стынет Скандинавия , как тень,
Вся - в ослепительном одном виденье.
Безмолвна песня, музыка нема,
Но воздух жжется их благоуханьем,
И на коленях белая зима
Следит за всем с молитвенным вниманием
Анна Ахматова

[Klerkon]

СТАРЫЙ ВИКИНГ.


Он встал на утесе; в лицо ему ветер суровый
Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены.
И вал возносился и рушился, белоголовый,
И море стучало у ног о гранитные стены.

Под ветром уклончивым парус скользил на просторе,
К Винландии внук его правил свой бег непреклонный.
И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось море,
А голос морской разносился, как вопль похоронный.

Там, там за простором воды неисчерпно-обильной,
Где Скрелингов остров, вновь грянут губящие битвы,
Ему же коснеть безопасно под кровлей могильной,
Да слушать, как женщины робко лепечут молитвы!

О, горе, кто видел, как дети детей уплывают
В страну, недоступную больше мечу и победам!
Кого и напевы военных рогов не сзывают,
Кто должен мириться со славой, уступленной дедам.

Хочу навсегда быть желанным и сильным для боя,
Чтоб не были тяжки гранитные, косные стены,
Когда уплывает корабль среди шума и воя
И ветер в лицо нам швыряется брызгами пены.

1900 г.

(Валерий Брюсов).


*****


ГАРАЛЬД СВЕНГОЛЬМ.


Его голос звучал как морская волна,
Мрачен взор был грозящих очей,
И была его длань как погибель сильна,
Сердце зыблемой трости слабей.

Не в кровавом бою он врагами убит,
Не грозою повержен он в прах,
Под могильным холмом он без раны лежит,
Сам себе разрушитель и враг.

Струны мощные арфы певец напрягал,
Струны жизни порвалися в нем,
И начатую песню Гаральд не скончал,
И лежит под могильным холмом.

И сосна там раскинула силу ветвей,
Словно облик его, хороша,
И тоскует на ней по ночам соловей,
Словно песню кончает душа.

1865 г.


ГАКОН СЛЕПОЙ.


"В деснице жива еще прежняя мочь,
И крепки по-прежнему плечи;
Но очи одела мне вечная ночь -
Кто хочет мне, други, рубиться помочь?
Вы слышите крики далече?
Схватите ж скорей за поводья коня,
Помчите меня
В кипение сечи!"

И отроки с двух его взяли сторон,
И, полный безумного гнева,
Слепой между ними помчался Гакон
И врезался в сечу, и, ей опьянен,
Он рубит средь гула и рева
И валит ряды, как в лесу бурелом,
Крестит топором
И вправо и влево.

Но гуще и гуще все свалка кипит,
Враги не жалеют урона,
Oтрезан Гакон и от русских отбит,
И, видя то, князь Ярослав говорит:
"Нужна свояку оборона!
Вишь, вражья его как осыпала рать!
Пора выручать
Слепого Гакона!"

И с новой напер на врагов он толпой,
Просек через свалку дорогу,
Но вот на него налетает слепой,
Топор свой подъявши. "Да стой же ты, стой!
Никак, ошалел он, ей-богу!
Ведь был ты без нас бы иссечен и стерт,
Что ж рубишь ты, черт,
Свою же подмогу?"

Но тот расходился, не внемлет словам,
Удар за ударом он садит,
Молотит по русским щитам и броням,
Дробит и сечет шишаки пополам,
Никто с разъяренным не сладит.
Насилу опомнился старый боец,
Утих наконец
И бороду гладит.

Дружина вздохнула, врагов разогнав;
Побито, посечено вволю,
Лежат перемешаны прав и неправ,
И смотрит с печалию князь Ярослав
На злую товарищей долю;
И едет он шагом, сняв острый шелом,
С Гаконом вдвоем,
По бранному полю...

1869 г.


ПЕСНЯ О ГАРАЛЬДЕ И ЯРОСЛАВНЕ.


Гаральд в боевое садится седло,
Покинул он Киев державный,
Вздыхает дорогою он тяжело:
"Звезда ты моя, Ярославна!

Надежд навсегда миновала пора!
Твой слышал, княжна, приговор я!
Узнают же вес моего топора
От края до края поморья!"

И Русь оставляет Гаральд за собой,
Плывет он размыкивать горе
Туда, где арабы с норманнами бой
Ведут на земле и на море.

В Мессине он им показал свой напор,
Он рубит их в битве неравной
И громко взывает, подъемля топор:
"Звезда ты моя, Ярославна!"

Дает себя знать он и грекам в бою,
И Генуи выходцам вольным,
Он на море бьется, ладья о ладью,
Но мысль его в Киеве стольном.

Летает он по морю сизым орлом,
Он чайкою в бурях пирует,
Трещат корабли под его топором -
По Киеву сердце тоскует.

Веселая то для дружины пора,
Гаральдовой славе нет равной -
Но в мысли спокойные воды Днепра,
Но в сердце княжна Ярославна.

Нет, видно ему не забыть уж о ней,
Не вымучить счастья иного -
И круто он бег повернул кораблей
И к северу гонит их снова.

Он на берег вышел, он сел на коня,
Он в зелени едет дубравной -
"Полюбишь ли, девица, ныне меня,
Звезда ты моя, Ярославна?"

И в Киев он стольный въезжает, крестясь;
Там, гостя радушно встречая,
Выходит из терема ласковый князь,
А с ним и княжна молодая.

"Здорово, Гаральд! Расскажи, из какой
На Русь воротился ты дали?
Замешкался долго в земле ты чужой,
Давно мы тебя не видали!"

"Я, княже, уехал, любви не стяжав,
Уехал безвестный и бедный;
Но ныне к тебе, государь Ярослав,
Вернулся я в славе победной!

Я город Мессину в разор разорил,
Разграбил поморье Царьграда,
Ладьи жемчугом по края нагрузил,
А тканей и мерить не надо!

Ко древним Афинам, как ворон, молва
Неслась пред ладьями моими,
На мраморной лапе пирейского льва
Мечом я насек мое имя!

Прибрежья, где черный мой стяг прошумел,
Сикилия, Понт и Эллада,
Вовек не забудут Гаральдовых дел,
Набегов Гаральда Гардрада!

Как вихорь обмел я окрайны морей,
Нигде моей славе нет равной!
Согласна ли ныне назваться моей,
Звезда ты моя, Ярославна?"

В Норвегии праздник веселый идет:
Весною, при плеске народа,
В ту пору, как алый шиповник цветет,
Вернулся Гаральд из похода.

Цветами его корабли обвиты,
От сеч отдыхают варяги,
Червленые берег покрыли щиты
И с черными вранами стяги.

В ладьях отовсюду к шатрам парчевым
Причалили вещие скальды
И славят на арфах, один за другим,
Возврат удалого Гаральда.

A сам он у моря, с веселым лицом,
В хламиде и в светлой короне,
Норвежским избранный от всех королем,
Сидит на возвышенном троне.

Отборных и гридней и отроков рой
Властителю служит уставно;
В царьградском наряде, в короне златой,
С ним рядом сидит Ярославна.

И, к ней обращаясь, Гаральд говорит,
С любовью в сияющем взоре:
"Все, что пред тобою цветет и блестит,
И берег, и синее море,

Цветами убранные те корабли,
И грозные замков твердыни,
И людные веси норвежской земли,
И все, чем владею я ныне,

И слава, добытая в долгой борьбе,
И самый венец мой державный,
И все, чем я бранной обязан судьбе,-
Все то я добыл лишь на вено тебе,
Звезда ты моя, Ярославна!"

1869 г.


КАНУТ

(Кнуд Лавард).

Две вести ко князю Кануту пришли:
Одну, при богатом помине,
Шлет сват его Магнус; из русской земли
Другая пришла от княгини.

С певцом своим Магнус словесную весть
Без грамоты шлет харатейной:
Он просит Канута, в услугу и в честь,
Приехать на съезд на семейный;

Княгиня ж ко грамоте тайной печать
Под многим привесила страхом,
И вслух ее строки Канут прочитать
Велит двум досужим монахам.

Читают монахи: "Супруг мой и князь!
Привиделось мне сновиденье:
Поехал в Роскильду, в багрец нарядясь,
На Магнуса ты приглашенье;

Багрец твой стал кровью в его терему -
Супруг мой, молю тебя слезно,
Не верь его дружбе, не езди к нему,
Любимый, желанный, болезный!"

Монахи с испугу речей не найдут:
"Святые угодники с нами!"
Взглянул на их бледные лица Канут,
Пожал, усмехаясь, плечами:

"Я Магнуса знаю, правдив он и прям,
Дружил с ним по нынешний день я -
Ужель ему веры теперь я не дам
Княгинина ради виденья!"

И берегом в путь выезжает морским
Канут, без щита и без брони,
Три отрока едут поодаль за ним,
Их весело топают кони.

Певец, что посылан его пригласить,
С ним едет по берегу рядом;
Тяжелую тайну клялся он хранить,
С опущенным едет он взглядом.

Дыханием теплым у моря весна
Чуть гривы коней их шевелит,
На мокрый песок набегает волна
И пену им под ноги стелет.

Но вот догоняет их отрок один,
С Канутом, сняв шлык, поравнялся:
"Уж нам не вернуться ли, князь-господин?
Твой конь на ходу расковался!"

"Пускай расковался!- смеется Канут,-
Мягка нам сегодня дорога,
В Роскильде коня кузнецы подкуют,
У свата, я чаю, их много!"

К болоту тропа, загибаясь, ведет,
Над ним, куда око ни глянет,
Вечерний туман свои нити прядет
И сизые полосы тянет.

От отроков вновь отделился один,
Равняет коня с господином:
"За этим туманищем, князь-господин,
Не видно твоей головы нам!"

"Пускай вам не видно моей головы -
Я, благо, живу без изъяна!
Опять меня целым увидите вы,
Как выедем мы из тумана!"

Въезжают они во трепещущий бор,
Весь полный весеннего крика;
Гремит соловьиный в шиповнике хор,
Звездится в траве земляника;

Черемухи ветви душистые гнут,
Все дикие яблони в цвете;
Их запах вдыхаючи, мыслит Канут:
"Жить любо на божием свете!"

Украдкой певец на него посмотрел,
И жалость его охватила:
Так весел Канут, так доверчив и смел,
Кипит в нем так молодо сила;

Ужели сегодня во гроб ему лечь,
Погибнуть в подводе жестоком?
И хочется князя ему остеречь,
Спасти околичным намеком.

Былину старинную он затянул;
В зеленом, пустынном просторе
С припевом дубравный сливается гул:
"Ой море, ой синее море!

К царевичу славному теща и тесть
Коварной исполнены злости;
Изменой хотят они зятя известь.
Зовут его ласково в гости.

Но морю, что, мир обтекая, шумит,
Известно о их заговоре;
Не езди, царевич, оно говорит -
Ой море, ой синее море!

На верную смерть ты пускаешься в путь,
Твой тесть погубить тебя хочет,
Тот меч, что он завтра вонзит тебе в грудь,
Сегодня уж он его точит!

Страшению моря царевич не внял,
Не внял на великое горе,
Спускает ладью он на пенистый вал -
Ой море, ой синее море!

Плывет он на верную гибель свою,
Беды над собою не чает,
И скорбно его расписную ладью
И нехотя море качает..."

Певец в ожидании песню прервал,
Украдкой глядит на Канута;
Беспечно тот едет себе вперевал,
Рвет ветки с черемухи гнутой;

Значение песни ему невдомек,
Он весел, как был и с почину,
И, видя, как он от догадки далек,
Певец продолжает былину:

"В ладье не вернулся царевич домой,
Наследную вотчину вскоре
Сватья разделили его меж собой -
Ой море, ой синее море!

У берега холм погребальный стоит,
Никем не почтeн, не сторожен,
В холме том убитый царевич лежит,
В ладью расписную положен;

Лежит с погруженным он в сердце мечом,
Не в бармах, не в царском уборе,
И тризну свершает лишь море по нем -
Ой море, ой синее море!"

Вновь очи певец на Канута поднял:
Тот свежими клена листами
Гремучую сбрую коня разубрал,
Утыкал очeлок цветами;

Глядит он на мошек толкущийся рой
В лучах золотого захода
И мыслит, воздушной их тешась игрой:
"Нам ясная завтра погода!"

Былины значенье ему невдогад,
Он едет с весельем во взоре
И сам напевает товарищу в лад:
"Ой море, ой синее море!"

Его не спасти! Ему смерть суждена!
Влечет его темная сила!
Дыханьем своим молодая весна,
Знать, разум его опьянила!

Певец замолчал. Что свершится, о том
Ясней намекнуть он не смеет,
Поют соловьи, заливаясь, кругом,
Шиповник пахучий алеет;

Не чует погибели близкой Канут,
Он едет к беде неминучей,
Кругом соловьи, заливаясь, поют,
Шиповник алеет пахучий...

1872 г.

(Алексей Константинович Толстой).

[Katten]

По Скандинавии
В суровость Скандинавии влюблён.
Нет, не по-детски, даже слишком взросло!
Я домиками "дачными" под Осло
И фьордами Норвегии пленён...

Вот лентой белой синий горизонт
Рвут корабли нестройными рядами -
Стокгольм с его угрюмыми дождями
И улочками, шириною в зонт.

В Драгёре угрь копчёный ждёт гостей
Чтоб их слюны следы в песке оставить.
Пытаясь флейты мачт звучать заставить,
Свистит балтийский ветер межь снастей...

Промок насквозь и, кажется, дрожит
На светофоре старенький Фольксваген.
Дождём меня встречает Копенгаген,
Раскрыв старинных замков этажи.

Он под маркизой милого кафе
Нашёл приют московскому поэту,
Чтоб серый дождь, длиною "в сигарету",
Не растворил тепла в его строфе.

Здесь во дворцах - "всамделешный" король,
За исключеньем Хельсинки, пожалуй...
Здесь крестик синий на полоске алой
Мне подарил зеленоглазый троль!
Борис Прахов

[Krum-Bum-Bes]

Сольвейг

Сергею Городецкому*

Сольвейг прибегает на лыжах.
Ибсен. "Пер Гюнт"

Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне,
Улыбнулась пришедшей весне!

Жил я в бедной и темной избушке моей
Много дней, меж камней, без огней.

Но веселый, зеленый твой глаз мне блеснул -
Я топор широко размахнул!

Я смеюсь и крушу вековую сосну,
Я встречаю невесту - весну!

Пусть над новой избой
Будет свод голубой -
Полно соснам скрывать синеву!

Это небо - твое!
Это небо - мое!
Пусть недаром я гордым слыву!

Жил в лесу, как во сне,
Пел молитвы сосне,
Надо мной распростершей красу.

Ты пришла - и светло,
Зимний сон разнесло,
И весна загудела в лесу!

Слышишь звонкий топор? Видишь радостный взор,
На тебя устремленный в упор?

Слышишь песню мою? Я крушу и пою
Про весеннюю Сольвейг мою!

Под моим топором, распевая хвалы,
Раскачнулись в лазури стволы!

Голос твой - он звончей песен старой сосны!
Сольвейг! Песня зеленой весны!

Александр Блок
http://www.stihi-rus.ru/1/Blok/155.htm

*Чего это вдруг, интересно.

[Katten]

НОРВЕГИЯ

Страна, где срываются с круч водопады,
И к низу стремятся отвесной стеной,
Где берег морской весь изрезали фьорды,
Там волны нашли свой приют и покой.

Здесь пела Сольвейг свои дивные песни,
И музыка Грига звучала порой,
Напевы её и легки и прекрасны,
И радуют слух не земной красотой.

Здесь прячутся гномы за ветками леса,
И феи порхают в тумане морском,
Здесь скалы круты и обрывы отвесны,
И снежные шапки белеют кругом.

Страна рек холодных и льдов Заполярья,
Ты радуешь взоры в убранстве своём,
Ты даришь минуты огромного счастья
И дышится вольно в просторе твоём.
Борис Афанасьев

[Katten]

Пешком в Норвегию

Земли полоска узкая
На склоне сопки - странная.
Березка эта - русская,
А та вот - иностранная.
Пусть обе равно стелятся
Корявыми суставами,
Но здесь два мира делятся
Шлагбаумом и заставами.
Весь в прошлогоднем снеге я
Дневною ночью пасмурной
Иду пешком в Норвегию
С тем самым
красным паспортом.
Иду сквозь слякоть скверную,
Подхлестнутый порошею,
Из области - в губернию,
Из будущего - в прошлое.
Прощаюсь с пограничником,
Здороваюсь с полицией.
Совсем в другом обличии
Переходил границы я.
И это очень здорово
Торить тропинку старую
Тогда - парламентерами,
Теперь - в парламентариях.
Весной еще не пахнет, но
В себе я май воспитываю.
Иду в пальто распахнутом,
Иду с душой открытою!

Евгений ДОЛМАТОВСКИЙ ...В своих «Норвежских впечатлениях» он писал: «…Под ногами так же шуршала сухая трава и похрустывали кристаллы инея, такие же валуны с кривыми стелющимися березками на плечах окружали нас, но это была уже другая страна и другой мир… Покинув шумный и многолюдный Мурманск, мы пришли пешком в далекую скандинавскую страну, оказавшуюся совсем поблизости…»

[Katten]

Норвежская девушка

Очи твои, голубые и чистые —
Слиянье небесной лазури с изменчивым блеском волны;
Пряди волос золотистые
Нежнее, чем нить паутины в сиянье вечерней Луны.
Вся ты — намек, вся ты — сказка прекрасная,
Ты — отблеск зарницы, ты — отзвук загадочной песни без слов;
Светлая, девственно-ясная,
Вакханка с душою весталки, цветок под покровом снегов.



Константин Бальмонт

[Katten]

Разлука
Вдыхая морской освежительный воздух,
Качаясь на сине-зеленых волнах,
В виду берегов Скандинавии,
Я думал, мой друг, о тебе, —
О тебе,
Чей образ со мной неразлучен,
Точно так же, как час возвращающий дню
Приближение ночи
Неразлучен с красавицей неба, Вечерней Звездой, —
Как морская волна неразлучна с пугливою чайкой.
Много ярких светил в безграничном пространстве
Лазури, —
Лучезарный Арктур, Береники блестящие кудри,
Орион, и созвездие Леды,
Большая Медведица,
Но среди миллионов светил
Нет светила прекрасней Вечерней Звезды
Много птиц, много гостий крылатых, летит через
Море,
Бросив берег его, направляясь к другому,
Что вдали где-то там затерялся среди синевы
и туманов, —
Но только одну белокрылую чайку
С любовью баюкает, точно в родной колыбели,
Морская волна.
Чайка взлетает к нависнувшим тучам,
Чайка умчится в далекие страны, —
Куда и зачем, вряд ли знает сама, —
Но снова, как странник,
Уставший бродить в бесприютных краях,
Прилетит она к синей родимой волне, —
Прильнет к ней своей белоснежною грудью, —
И Солнце смеется, взирая на них,
И шлет им лучистые ласки
Так и я, разлучившись с тобой,
О, мой друг бесконечно любимый,
Был сердцем с тобой неразлучен,
Я баюкал твой ласковый образ в своей трепетавшей
груди,
Вдыхая морской освежительный воздух,
Качаясь на сине-зеленых волнах,
Ввиду берегов Скандинавии.


Бальмонт Константин

[Klerkon]

СТОКГОЛЬМ.

Футбольный ли бешеный матч,
Норд-вест ли над флагами лютый,
Но тверже их твердой валюты
Оснастка киосков и мачт.

Им жарко. Они горожане.
Им впаянный в город гранит
На честное слово хранит
Пожизненное содержанье.

Лоснятся листы их газет,
Как встарь, верноподданным лоском.
Огнем никаким не полоскан
Нейтрального цвета брезент.

И в сером асфальтовом сквере,
Где плачет фонтан, ошалев,
Отлично привинченный лев
Забыл, что считается зверем.

С пузырчатой пеной в ноздрях,
Кольчат и колюч, как репейник,
Дракон не теряет терпенья,
Он спит, ненароком застряв

Меж средневековьем и этим
Прохладным безветренным днем.
Он знает, что сказка о нем
Давно уж рассказана детям.

Пусть море не моет волос,
Нечесаной брызжет крапивой,
Пусть бродит, как бурое пиво,
Чтоб Швеции крепче спалось!

1923 г.

Павел Антокольский.

ШВЕДСКАЯ МУЗЫКА.

Когда снег заметает море и скрип сосны
Оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,
До какой синевы могут дойти глаза?
До какой тишины может упасть безучастный голос?

Пропадая без вести из виду, мир вовне
Сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка.
Так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,
Так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
Так довольно спички, чтобы разжечь плиту,
Так стенные часы, сердцебиенью вторя,
Остановившись по эту, продолжают идти
По ту сторону моря.

1975 г.

Иосиф Бродский.

[Katten]

Твоих озер, Норвегия, твоих лесов...
И оборвалась речь сама собою.
На камне женщина поет без слов,
Над нею небо льдисто - голубое.

О верности, терпении, любви,
О всех оставленных, о всех усталых...
(Я здесь, я близко, вспомни, назови!)
Сияет снег на озаренных скалах,

Сияют сосны красные в снегу.
Сон недоснившийся, неясный, о котором
Иначе рассказать я не могу...

Твоим лесам, Норвегия, твоим озерам.


Георгий Адамович

[Katten]

Норвежское утро



Седое солнце прячется в тени.

На Лисе-фьорд, в лучах его багровый,

На лес махровый в отблесках зарниц

Лениво опускаются туманы,

Причесанные частым гребешком

Какого-то бродяги-исполина.

И звезды пешешествуют тайком

Лесной дорогой, сумрачной и длинной.

Вдруг загремит вдали рассветный гром,

Перепугает хулиганов-троллей,

Бормрчущим расстелится дождем,

Пройдя вокруг земной моей юдоли.



И ветреный покой, и быт иной –

Как будто здесь прошествовал мессия.

Я наслаждаюсь сказочной страной

И вспоминаю о моей…
Ирина Глебова/ Иные берега /
http://litbook.ru/article/176/

[Katten]

ULTIMA THULE

Где океан, век за веком стучась о граниты,
Тайны свои разглашает в задумчивом гуле,
Высится остров, давно моряками забытый,-
Ultima Thule.

Вымерли конунги, здесь что царили когда-то,
Их корабли у чужих берегов затонули.
Грозно безлюдье вокруг, и молчаньем объята
Ultima Thule.

Даже и птицы чуждаются хмурых прибрежий,
Где и тюлени на камнях не дремлют в июле,
Где и киты проплывают все реже и реже...
Ultima Thule.

Остров, где нет ничего и где все только было,
Краем желанным ты кажешься мне потому ли?
Властно к тебе я влеком неизведанной силой,
Ultima Thule.

Пусть на твоих плоскогорьях я буду единым!
Я посещу ряд могил, где герои уснули,
Я поклонюсь твоим древним угрюмым руинам,
Ultima Thule.

И, как король, что в бессмертной балладе помянут,
Брошу свой кубок с утеса, в добычу акуле!
Канет он в бездне, и с ним все желания канут...
Ultima Thule!

* Крайняя Фула (лат.).- Ред.
Апрель 1915
Валерий Брюсов.
http://rupoem.ru/bryusov/all.aspx

[Хальвдан]

Стесняюсь спросить, это русский праздник или...? В прочем, в любом случае, на мой взгляд, перевод выполнен блестяще. Да и что-то нет совсем стихов о Дании. Восполняю пробел.

ГЕФИОН

Вот Гюльфе пирует - король молодой...
Горят рудо-желтые свечи,
Сверкает и пенится мед хмелевой,
Медовые слышатся речи...
Обходит веселая чаша гостей
И снова идет вкруговую,
А странница с арфой стоит у дверей, -
Сыграет... - "Ладь песню другую!.."
Звенит, говорит и рокочет струна,
Срываются звуки каскадом,
Растут словно буря - стеною стена,
Бегут диких буйволов стадом,
И песня бушует, как ветер степей...
Так бьются - за стаею стая -
Студеные волны холодных морей,
Скалистые кручи лобзая!
Всё громче и громче... Вот жалобный стон
Впивается в сердце стрелою.
Всё тише, всё тише... То арфы ли звон,
Иль птицы летят стороною?
И слушает Гюльфе, не чуя души:
"За песню певице награда, -
Две пары волов запрягай и паши
Лесную новину, услада!..
Что за день успеет отрезать твой плуг,
Прими в дар из рук из царевых!.."
И странница вышла, и смолкли все вдруг
В пиру на скамьях на дубовых...
"Чу, словно запела она на струнах!.."
"Нет, буйволов реву я внемлю!.."
"Чу, словно гроза расходилась в горах!.."
"Нет, плуг это врезался в землю!.."
"Чу, песня опять заиграла - грозна,
Как шум снегового обвала!.."
"Нет, это от Сконии плугом она
Новину себе отпахала!..
Вот в борозды справа заходит вода,
Вот остров вздымается слева...
Леса и курганы, прощай навсегда!.."
Хвала тебе, Гефион-дева!..

ДАНИЯ - МОЯ РОДИНА

В цветущей Дании, где свет увидел я,
Берет мой мир свое начало;
На датском языке мать песни мне певала,
Шептала сказки мне родимая моя...
Люблю тебя, родных морей волна,
Люблю я вас, старинные курганы,
Цветы садов, родных лесов поляны,
Люблю тебя, отцов моих страна.

Где ткет весна узорные ковры
Пестрей, чем здесь, богаче и душистей?
Где светит месяц ярче и лучистей,
Где темный бук разбил пышней свои шатры?..
Люблю я вас, леса, холмы, луга,
Люблю святое имя "Данеборга", -
С ним видел Бог победной славы много!..
Люблю я Дании цветущей берега!..

Царицей севера, достойного венца,
Была ты - гордая своею долей скромной;
Но всё же и теперь на целый мир огромный
Звенит родная песнь и слышен звук резца!..
Люблю я вас, зеленые поля!
Вас пашет плуг, места победных браней!..
Бог воскресит всю быль воспоминаний,
Всю быль твою, родимая земля!..

Страна, где вырос я, где чувствую родным
И каждый холм, и каждый нивы колос,
Где в шуме волн мне внятен милый голос,
Где веет жизнь пленительным былым...
Вы, берегов скалистые края,
Где слышны взмахи крыльев лебединых,
Вы - острова, очаг былин старинных,
О Дания! О родина моя!

Х. К. Андерсен (перевод А. Коринфского)

[Katten]

Ветер взревел. Обезумел!...
Грозной секирой на борт замахнулась волна.
На по пути - с этой бурей,
А кто сказал, что со смертью сразиться нельзя?!...

Спрятаться в трюм, веря в чудо?...
Боги не слышат покорно идущих на дно!
Пусть со щита смыта руна,
Знаки на сердце стихии не смыть всё равно!

Русые девы, не мчите коней,
Рано кончину трубить!
Требы возложим на длань алтарей,
Если останемся жить…

Сотню ножей снег кидает нам в лица,
Мачты ломает шутя,
Если всё это – расплата за смелость…
Что ж, расплатимся сполна!...

Шквал впереди. Горло сушит
Шёпот теней на десятках чужих языков…
Кто-то вскричал: «Это души
Падших от наших мечей у чужих берегов.

Корпус скрипит от добычи,
Проклял её вместе с нами убитый шаман!...»
"Эй, на корме! Кто погибель нам кличет?!
Труса бросайте за борт, страх его запятнал!"

Дружно на вёсла, сам Один за нас!
Красный дракон впереди.
Пена морская, кровавый окрас
В пасти его обрети!

Воины-предки в священной Вальхалле
Ждут за накрытым столом...
Сколько уже мы тот пир пропускали?
Но время придёт, и своё доберём!
/автор-?/

[Хальвдан]

Восполним пробел с Исландией и Финляндией.

ИСЛАНДИЯ

Валуны, и равнины, залитые лавой,
Сонмы глетчеров, брызги горячих ключей.
Скалы, полные грусти своей величавой,
Убеленные холодом бледных лучей.

Тени чахлых деревьев, и Море... О, Море!
Волны, пена, и чайки, пустыня воды!
Здесь забытые скальды, на влажном просторе,
Пели песни при свете вечерней звезды.

Эти Снорри, Сигурды, Тормодды, Гуннары,
С именами железными, духи морей,
От ветров получили суровые чары
Для угрюмой томительной песни своей.

И в строках перепевных доныне хранится
Ропот бури, и гром, и ворчанье волны,
В них кричит альбатрос, длиннокрылая птица,
Из воздушной, из мертвой, из вольной страны.

К. Бальмонт

ФИНЛЯНДИЯ

Я видел вас, граниты вековые,
Финляндии угрюмое чело,
Где юное творение впервые
Нетленною развалиной взошло.
Стряхнув с рамен балтические воды,
Возникли вы, как остовы природы!

Там рыщет волк, от глада свирепея,
На черепе там коршун точит клев,
Печальный мох мерцает следом змея,
Трепещет ель пролетом облаков;
Туманы там — утесов неизменней
И дышат век прохладою осенней.

Не смущены долины жизни шумом;
Истлением седеет дальний бор;
Уснула тень в величии угрюмом
На зеркале незыблемых озер;
И с крутизны в пустынные заливы,
Как радуги, бегут ключи игривы.

Там силой вод пробитые громады
Задвинули порогом пенный ад,
И в бездну их крутятся водопады,
Гремучие, как воющий набат;
Им вторит гул — жилец пещеры дальней,
Как тяжкий млат по адской наковальне.

Я видел вас! Бушующее море
Вздымалося в губительный потоп
И, мощное в неодолимом споре,
Дробилося о крепость ваших стоп;
Вам жаркие и влажные перуны
Нарезали чуть видимые руны.

Я понял их: на западе сияло
Светило дня, златя ступени скал,
И океан, как вечности зерцало,
Его огнем живительным пылал,
И древних гор заветные скрижали
Мне дивные пророчества роптали!

А. Бестужев-Марлинский

[Klerkon]

ГАРАЛЬД.

Перед дружиной на коне
Гаральд, боец седой,
При свете полныя луны
Въезжает в лес густой.

Отбиты вражьи знамена
И веют и шумят,
И гулом песней боевых
Кругом холмы гудят.

Но что порхает по кустам?
Что зыблется в листах?
Что налетает с вышины
И плещется в волнах?

Что так ласкает, так манит?
Что нежною рукой
Снимает меч, с коня влечет
И тянет за собой?

То феи... в легкий хоровод
Слетелись при луне.
Спасенья нет; уж все бойцы
В волшебной стороне.

Лишь он, бесстрашный вождь Гаральд,
Один не побежден:
В нетленный с ног до головы
Булат закован он.

Пропали спутники его;
Там брошен меч, там щит,
Там ржет осиротелый конь
И дико в лес бежит.

И едет сумрачно-уныл
Гаральд, боец седой,
При свете полныя луны
Один сквозь лес густой.

Но вот шумит, журчит ручей —
Гаральд с коня спрыгнул,
И снял он шлем и влаги им
Студеной зачерпнул.

Но только жажду утолил,
Вдруг обессилел он;
На камень сел, поник главой
И погрузился в сон.

И веки на утесе том,
Главу склоня, он спит:
Седые кудри, борода;
У ног копье и щит.

Когда ж гроза и молний блеск
И лес ревет густой —
Сквозь сон хватается за меч
Гаральд, боец седой.

1816 г.

(Вольный перевод баллады Людвига Уланда (1787-1862), написанной на основе
скандинавских преданий о легендарном датском и шведском короле Харальде
Боезубе (VIII в.), который якобы не погиб в битве при Бравалле и вечно спит
в заколдованном сне).



СКАЛЬД.

Ведая прошлое, видя грядущее, скальд вдохновенный
Сладкие песни поет в вечнозеленом венце,
Он раздает лишь достойным награды рукой неподкупной -
Славный великий удел выпал ему на земле.
Силе волшебной возвышенных песней покорствуют гробы,
В самом прахе могил ими герои живут.

1838 г.

(В.А. Жуковский).


***


КАРЛ XII.


А всё-таки нация чтит короля! –
Безумца, распутника, авантюриста,
За то, что во имя бесцельного риска
Он вышел к Полтаве, тщеславьем горя.

За то, что он жизнь понимал, как игру,
За то, что он уровень жизни понизил,
За то, что он уровень славы повысил,
Как равный, бросая перчатку Петру.

А всё-таки нация чтит короля! -
За то, что оставил страну разорённой,
За то, что рискуя фамильной короной,
Привёл гренадёров в чужие поля.

За то, что цвет нации он положил,
За то, что был в Швеции первою шпагой,
За то, что, весь мир изумляя отвагой,
Погиб легкомысленно, так же, как жил...

За то, что для родины он ничего
Не сделал, а может быть, и не старался.
За то, что на родине после него
Два века никто на войну не собрался.

И уровень славы упал до нуля,
И уровень жизни взлетел до предела...
Разумные люди. У каждого – дело...
И всё-таки нация чтит короля!



Голова мумии короля Карла XII, погибшего от "шальной" пули при осаде
крепости Фредриксхальд в 1718 г., с пулевым отверстием. Фото 1916 г.


ШВЕЦИЯ. СТОКГОЛЬМ. НАЧАЛО МАЯ.


Швеция. Стокгольм. Начало мая.
День Победы. Наше торжество.
Я брожу, ещё не понимая
В иностранной жизни ничего.

Вспоминаю Блока и Толстого,
Дым войны, дорогу, поезда...
Скандинавской сытости основа –
Всюду Дело. Ну, а где же Слово?
Может быть, исчезло навсегда?

Ночь. Безлюдье. Скука. Дешевизна.
Этажи прижаты к этажу.
Я один, как призрак коммунизма,
По пустынной площади брожу...


(Cтанислав Куняев).

Куняев Станислав Юрьевич (род. 1932) - поэт, публицист, литературный
критик, главный редактор журнала "Наш современник" с 1989 г.

[Klerkon]

ПЕСНЬ СКАНДИНАВСКИХ ВОИНОВ.


Хладен, светел,
День проснулся —
Ранний петел
Встрепенулся, —

Дружина, воспрянь!
Вставайте, о други!
Бодрей, бодрей,
На пир мечей,
На брань!

Пред нами — наш вождь!
Мужайтесь, о други,
И вслед за могучим
Ударим грозой!

Вихрем помчимся —
Сквозь тучи и гром,
К солнцу победы —
Вслед за Орлом!

Где битва мрачнее, воители чаще,
Срослися щиты и сплелися мечи,
Туда он ударит — Перун вседробящий —
И след огнезвездный и кровью горящий
Пророет дружине в железной ночи.

За ним, за ним — в ряды врагов,
Смелей, друзья, за ним!
Как груды скал, как море льдов —
Прорвем их и стесним!

Хладен, светел,
День проснулся —
Ранний петел
Встрепенулся, —
Дружина, воспрянь!

Не кубок кипящий душистого меда
Румяное утро героям вручит,
Не сладостных жен любовь и беседа
Вам душу согреет и жизнь оживит,
Но вас, обновленных прохладою сна, —
Кровавая битвы подымет волна!

Дружина, воспрянь!
Смерть иль победа!
На брань!


26 ноября 1825 г.


(Ф.И. Тютчев).

Вольный перевод стихотворения Гердера «Утренняя песнь на войне» («Morgengesang im Kriege»).





АРФА СКАЛЬДА.


О арфа скальда! Долго ты спала
В тени, в пыли забытого угла;
Но лишь луны, очаровавшей мглу,
Лазурный свет блеснул в твоем углу,
Вдруг чудный звон затрепетал в струне,
Как бред души, встревоженной во сне.

Какой он жизнью на тебя дохнул?
Иль старину тебе он вспомянул —
Как по ночам здесь сладострастных дев
Давно минувший вторился напев
Иль в сих цветущих и поднесь садах
Их легких ног скользил незримый шаг?


21 апреля 1834 г.


(Ф.И. Тютчев).