[vonOblomov1942]

«Зерно во тьме лишь к свету прорастет, а сердце преисполнится богатством».

Вольфганг Гёте

Тринадцать лет вдали от жены и семьи, пять дней рожденья под смертным приговором, приближается восьмое Рождество в неволе. Отличный способ провести молодость! Даже с животными так не следует поступать. Но человек способен на великие жертвы и великие подлости. О, какую бесконечно длинную цепь событий должны мы пройти, прежде чем начнем потихоньку в них разбираться. Военное поколение узнало кое-что о людях. А в Ландсберге много времени, чтобы рассматривать это знание и пытаться найти в нем смысл.

Семь с половиной лет назад, когда мы впервые вошли в мир колючей проволоки, мы были как дети, ночью потерявшие мать. Мы росли и взрослели среди простых понятий фронта, и оказались неспособны уловить новые правила игры. Кто-то сказал, что правосудию, ослепленному гневом, глаза откроет правда. Но он ошибся, и скоро мы поняли, как мало остается от правосудия, когда демагогическая цель требует намалевать на стене кровавое чудовище. Наша добросовестность была так же велика, как наше невежество.

Мы никогда не сталкивались с предательством и не знали, как себя вести. Еще вчера мы были частью Вермахта; сегодня от нас отреклись, отдали на расправу рычащей толпе. Мы, прежде знавшие лишь тень инстинкта самосохранения - лихорадочную дрожь перед лицом опасности - теперь должны были привыкать к крикам "держи вора!" и обвинениям жалких персонажей, пытавшихся возвыситься за счет собственной низости. Нашелся ли хоть один, чья вера в Германию не пошатнулась? Кто не замкнул уста в
презрении?

Наше пространство всё больше сжималось, лагерь - барак - камера. Мы стали слепы к тому, что связывало нас, и ясно видели лишь
то, что разделяло. Недоверие и духовный нигилизм изгнали дух товарищества. Каждый указывал на чужие ошибки, и обвинением других оправдывал себя. Homo vulgaris вырвался из оков. Примитивные инстинкты праздновали свободу, и мы топтали своих друзей с радостью саморазрушения. Кнут голода свистел над нами, и человеческое достоинство корчилось под ним. Древняя честь и сословная гордость кланялись до земли за окурок. Удивительно ли, что атака мстительных врагов обнаружила столько слабых мест в нашей обороне? Разобщенность и недоверие - плохие помощники в зале суда. В любом случае наша борьба не могла закончиться
победой. Те, в чей капкан мы попались, слишком хорошо подготовили арену. Зная это, мы вошли на нее и три месяца молча стояли у позорного столба. Трижды по тридцать дней нас протащили по сточным канавам за колесницами победителей. И вот, наконец, всё кончилось. Последняя ядовитая волна подняла нас и смыла за унылые тюремные ворота. Обломки на берегу Второй Мировой Войны!

Смысл свободы можно понять, только потеряв ее. Каким бесценным даром она кажется узнику! Только лишенный свободы знает,
как долго тянется день, когда кошмар тревоги и неуверенности терзает наших родных в течение четырех лет и семи месяцев. Каждому из нас дали 23 кубометра воздуха.. Здесь наше бытие задыхалось в невидимой петле, едва касаясь ногами пола.
Постепенно всё вокруг замирало, только голод бурчал в животе, да черные дрозды каждое утро и вечер пели вечный гимн жизни. Ах, черный дрозд! Найдется ли узник, которому твоя песня не дарила новую надежду?

Нервы, кровоточащие от хлыста обвинителей, приветствовали изоляцию. Наши кулаки медленно разжимались, яростный протест против судьбы стихал. Оставалось только непонимание, и боль за наших любимых. И наши споры с Провидением, которое украло у нас честную смерть от пули. Мы научились сидеть в сумерках...

Мы тонули всё глубже, и настоящее растворялось. Но чем ближе мы подходили к своим корням, в тем более ярком свете нам виделось прошлое. Старые битвы представали как подвиги самоотречения, а павшие товарищи становились примером и охраняли наш путь.

Медленно начинал доходить до нас жестокий урок: жизнь ничего не дает без причины, и за всякую радость рано или поздно приходится платить. Даже самый младший из нас никогда не уклонялся от ответа. Мы сидели в самом темном углу Германии и
разглядывали свое прошлое, пронизанный солнцем полет Икара. Не опускайте глаз! Что значат наши слабости и ошибки по сравнению с пылкими сердцами, зову которых мы были готовы следовать всегда и везде? Сверхчеловек, человек, недочеловек - все они встречались нам на пути, и оказалось, что эти категории слишком зыбки. Чем более мы развивались и чем дальше уходили от клише, тем яснее становилось: жизнь, как свет, состоит из взаимодополняющих цветов. Нет ни черного, ни белого, лишь полутона и полутени. Медленно, очень медленно, всё вокруг становилось ярче.

Мы были молоды и смело принимали любой вызов. Но кто же захочет умереть на виселице? Мы взывали к Германии, и не слышали даже эха. Мы играли в шахматы сквозь стены, учились языку знаков и - в весьма эмоциональном стиле - слагали себе эпитафии. А потом мы устали. Пришли равнодушие и ожесточенность. Мы перестали подслушивать и перестали надеяться. Мы были несправедливы.

Есть ли хоть один честный человек, не сидевший в тюрьме, и чистая совесть, которую не растоптали? Какая разница. Многие из нас отвернулись от человечества, стали мизантропами; мозг и железы вырабатывали одну только желчь. Эти люди всегда узнаваемы по неустанной работе памяти, которая заботливо взращивает старые обиды.

Другие поняли, что псевдо-демократический принцип "здесь мы все равны" - всего лишь пустые слова. Это спасательный круг, наполненный свинцом и тянущий на дно. Они не хотели тонуть, и изо всех сил боролись с массовым менталитетом. Они
пытались сохранить внутреннюю свободу, сознательно отделяли себя от других, становились философами. И стали эгоистами. В конце концов они неплохо устроились, сидя в тюрьме, как в кресле. Но больше всех повезло тем, кто привык жить, как майская муха, находя удовольствие в любой ситуации. Это всем известная порода, веселые и находчивые создания, способные на любую гадость ответить еще большей гадостью.

Мы все закрылись от мира, стали интровертами, надели маски, оскалили клыки. Мы изранили крылья, хлопая ими впустую, и нарастили мозоли для защиты локтей. Когда твоя жизнь проходит в каменных стенах, за которыми остались жена и дети, трудно оставаться справедливым и объективным. Молодые ребята в бессильной ярости бились в своих цепях, чувствуя, как кончаются силы и тает воля. Мы всё больше смирялись с судьбой.

Это время было таким тяжелым, что мы быстро забыли его, как дурной сон. Сон, выходящий из берегов, несущий муки и онемение, его невозможно было изгнать экзорцизмами, которые мы царапали на стенах. Мы отмеряли это время по дням, когда нас брили, и дням, когда давали кашу. То, что проникало извне в камеры приговоренных к казни, не было рассчитано,
чтобы облегчить нам смерть. Мы узнали, что состояли в преступной организации и служили неправому делу. Липкий поток исследовательской литературы и мемуаров нёс оправдания дипломатов и военных. Все они, по их уверениям, работали на поражение своей Родины. А мы были их искупительной жертвой - Деций Мус, брошенный в помойную яму (4). Мы исчезли; нам больше не было места на карте нашей призрачной страны. Единственной стабильной точкой в этом хаосе был тихий героизм наших жен и
матерей.

Но время не только разделяло, оно лечило. Робко и незаметно национальное сознание начало находить точки опоры. Желание
грабить трупы прошло. Возвращался порядок и вместе с ним просыпалась долго подавляемая порядочность. Одними из первых очнулись наши товарищи. После нескольких лет молчания они постепенно обретали дар речи и выходили на сцену. Парии послевоенного мира не забыли своих невезучих братьев. И так ли это важно, что их готовность помочь была обратно
пропорциональна их бывшему рангу? Самые верные сыны Германии рождаются в маленьких деревнях. Мы сразу почувствовали себя, как окруженцы, которым с самолета сбросили припасы, и они, наконец, вздохнули полной грудью: нас еще не списали! Ослепший на войне радист сидел в сыром полуподвале и вязал наволочку командиру танкового экипажа, приговоренному к смерти.
Инвалид с двумя ампутациями расставался с любимой книжкой. Дружеские руки трудились на дальних континентах. Разве этого мало, чтобы слабая искра надежды вспыхнула снова? В абсурдное бытие начинал возвращаться
смысл.

Постоянное битье приучило нас сопротивляться любому внешнему воздействию; процесс отчуждения стал почти необратимым.
Внезапно в наш угрюмый мир ворвался порыв свежего воздуха дружбы, рожденной на линии фронта. Мы ощутили, что снаружи есть иные ценности, кроме подачек за низость, или демонстративного презрения ко всем ценностям вообще. К нам пришло новое понимание трудностей жизни по ту сторону ворот; мы перестали верить в то, что Ландсберг - пуп земли.

Из внешнего гнёта и внутренних сомнений родилась в нас идея терпимости, и может быть именно в ней главная ценность всех потерянных лет. Прежде чем признать свои человеческие слабости, нам нужно было постараться понять
самих себя, что сделать непросто. И там, на этом крутом пути, мы заново учились самоуважению. Тогда, в борьбе за истину и суть вещей, мы впервые почувствовали относительность и субъективность любой точки зрения. Учеба была долгой и тяжелой; из нашей ограниченности родился более широкий взгляд на мир, и мы отбросили шоры.

Бессмысленность периода наших страданий почти незаметно наполнялась значением и пониманием, а в мире в это время происходили большие перемены.
Становилось всё очевиднее: колоссальные жертвы нашего народа были
оправданы. Что бы сейчас было с разорванным на части Западом, если б не
баррикады из немецких тел? Их историческую роль стало невозможно более
игнорировать. Передний край восточной битвы прошел по широкой дуге от
Финляндии до Кавказа. Представители нашей культуры несут вдоль нее
молчаливую вахту. И да-же если их могилы сровнены с землей и многие
страны все еще стыдятся своих самых благородных сынов, все равно именно
этому авангарду европейской идеи мы должны быть благодарны за то, что
потомки Чингисхана еще не омывают свои танки в Атлантическом океане.

Давайте похороним нашу ненависть во имя них,
товарищи. История будет судить справедливей, чем современники,
ослепленные гневом. Угроза так серьезна, опасность так близка, что никто
не сможет уклониться от этого вызова.

Никогда не забывайте, что первый европеец, павший в этой битве, сражался в рядах Ваффен-СС, и убитые после войны - тоже из наших рядов. Они слишком верили в неразделимое единство западного общества - и потому на них открылся
сезон охоты. Задумайтесь, о чем свидетельствует их кровь. Не принимайте
полумер. Идея Европы - единственная политическая идея, за которую стоит
сражаться сегодня. Никогда еще ее реализация не была столь близка.
Задушите ложь, дайте в морду клевете, помогите соседу и вдове солдата.
Когда каждый вернется к простым идеалам, расстанется с эгоизмом, примет
бедность как достоинство, и снова почувствует себя ответственным за всех
- тогда мы, наконец, вытащим телегу из грязи. И дамбы будут готовы,
когда придет шторм.

На войне наши гордые дивизии считались высшей
элитой. Трофейные документы всех народов рассказывали легенды о нашей
стойкости. Надеюсь, наши дети смогут сказать о нас, что и в несчастье мы
достойно несли свою долю; и что мы сами заронили в диаспоре семена
примирения Европы.

Салют всем, кто остался свободным в тюрьме.

Йоахим Пайпер, 1952 год